Элизабет Тейлор

Я был в полном отчаянии. Первым делом я поехал в «Дорчестер» и дождался там возвращения Ричарда и Элизабет, чтобы попробовать поговорить с ними. Они вернулись где-то около половины шестого вечера, и мы втроем расположились прямо в вестибюле. Это был самый разгар туристического сезона, и на нас со всех сторон глазели сотни людей.

Ричард заказал вина, Элизабет последовала его примеру, и так они все пили и пили до бесконечности. Наконец Ричард все-таки согласился выступать в шоу Эда Салливана. А затем принялся цитирован, своего любимого Дилана Томаса и другие стихи.

Неожиданно — никто даже глазом не успел моргнуть — его вырвало. Он в буквальном смысле облевал самого себя, весь диван, весь кофейный столик, а сотни туристов застыли в ужасе, глядя на нас. Элизабет тотчас вскочила, подошла к нему и приложила руку ко лбу:

«Ах ты, мой миленький, — громко произнесла она. — По-моему, у тебя температура. Ты еще не выздоровел после гриппа».

Ричард, должно быть, чувствовал себя отвратительно и сидел не шевелясь. Он ни произнес ни слова. Все вокруг было заблевано, и вовсю уже суетились официанты с тряпками, потому что вонь стояла невыносимая. И в этот самый момент сквозь вращающуюся дверь вошел Отто Премингер. Он понятия не имел, что тут только что произошло, но заметил, что что-то не так. Затем он заметил Бертонов и подошел к ним, чтобы поздороваться. И как только он оказался у столика и открыл рот, чтобы что-то сказать, Бертон, который чувствовал себя круглым идиотом, потому что его застали в таком виде, заорал на него: «Может, ты все-таки уберешься отсюда! Катись себе к такой-то матери!» Не проронив ни слова, Отто развернулся и вышел вон.

Решив, что мне удалось договориться с ними об интервью для Салливана, я проводил Ричарда и Элизабет до лифта, сказав, что еще переговорю с ними попозже. На следующий день мне позвонил режиссер Питер Гленвилл: «Ты бы лучше приехал туда до обеда. За Ричардом нужен глаз да глаз, — сказал он. — Они с Питером отправятся на обед вместе и новерняка хорошенько налижутся, да так, что ты сам будешь не рад». Поэтому я был вынужден что-то наплести ему, сказав, что Ричард должен быть в полдень, уже на студии для интервью. Там его уже поджидал Эд Салливан. Мы прождали с ним несколько часов, однако к трем часам пополудни о Бертоне все еще не было ни слуху ни духу. Половина четвертого - Бертона как не было, так и нет. Пробило четыре — та же история — Ричарда нет и в помине.

Наконец, где-то около пяти звонит Элизабет: «Мы здесь, — говорит она. — В гримерной у Ричарда».

Я вошел к нему и обнаружил, что оба пьяны в стельку. Ричард упился до того, что натягивал лосины прямо на брюки, а Элизабет, решив, что ничего смешнее она еще не видела, хохотала, как безумная. Бедняга Салливан понимал, что оказался в дурацком положении, не зная, что ему делать. Однако решил, несмотря ни на что, начать интервью. Повернувшись к Ричарду, он предельно вежливо, с искренней улыбкой, спросил: «Насколько я понимаю, вы работаете вместе с Питером О'Тулом впервые?»

На что Ричард заплетающимся языком отвечал: «Да, в первый, и, мать его так, в последний раз».

Питер, который в тот момент был трезв как стеклышко, был задет за живое, но не знал, что ему на это ответить. Мы еще около пятнадцати минут продолжали снимать, но затем, видя, что все бесполезно, махнули рукой. Все равно этот эпизод нельзя было никуда вставить. Его даже невозможно было при монтаже разделить так, чтобы никто не понял, что Бертон пьян.

Если не считать того времени, когда Ричард потихоньку отлучался навестить семью, они с Элизабет были неразлучны. И все равно, он никак не мог заставить себя просить у жены согласия на развод. Сибил же, хотя и чувствовала себя оплеванной из-за этой откровенной измены, также была не в силах первой начать разговор на эту столь болезненную тему, поскольку отчаянно хотела во что бы то ни стало сохранить семью.

«Я никогда не допущу, чтобы отец моих детей стал пятым мужем Элизабет Тейлор, — заявила она. — Он у меня, словно договором ленд-лиза, связан по рукам и ногам. И я не намерена перерезать этот поводок. Когда же, наконец, я заставлю его вернуться ко мне, то стану на два миллиона богаче».

Это заявление содержало в себе долю истины. Ричард никогда не заводил с ней речь о разводе, но вот о раздельном проживании как-то раз обмолвился. Сначала, когда отправился в Америку, чтобы принять участие в съемках фильма «Ночь Игуаны», проходивших в Мексике, а затем, когда должен был играть Гамлета в Нью-Йорке и Торонто. Обычно Сибил повсюду сопровождала его, но в данных обстоятельствах, заявил он, будет лучше, если ради детей каждый станет делать свое дело. А чтобы обеспечить им стабильную финансовую поддержку, Бертон велел своему адвокату, Аарону Фрошу, составить документ, в соответствии с которым он перевел на счет Сибил в швейцарском банке миллион долларов. Он также обязался на протяжении последующих десяти лет ежегодно выплачивать ей 500 тысяч долларов. О разводе не было сказано ни слова. Вот почему Сибил все еще не теряла надежды на примирение и перебралась с обеими дочерьми в Нью-Йорк. Ричард оставался прикован золотыми цепями к «Дорчестеру».

«Я обожаю Лиз, — заявил он. — Но о браке не может быть и речи. Мы с Лиз для него просто не созданы. Ей раньше не слишком везло в любви. Не считая Майка Тодла и меня, настоящие мужчины ей ие попадались». Далее Ричард принялся раздавать характеристики ее бывшим мужьям. Ники Хилтон, но его мнению, был «явной ошибкой», Уайлдингу «мешала огромная разница в возрасте», Тодд был хорош, но покойник», а Эдди Фишер — «жалкий червяк».

«Клеопатра» вышла на экраны в июне 1963 года, Элизабет, которая совершенно искренне верила, что ей светит второй «Оскар», стала предметом беспощадной критики.

«Слишком толста, слишком грудаста, деньги гребет большие, хотя талант-то махонький...

Она отбросила актерскую профессию на десятилетие назад», — заявил телевизионный критик Дэвид Зускинд.

«Ее Клеопатра — животное с политическими амбициями, — писал журнал «Тайм». — Все, что она умеет, — так это визжать как оглашенная».

«Мисс Тейлор — это однообразие в юбке с разрезом, — замечал «Нью-Йорк Стейтсмен». — Этакая дохристианская Элизабет Арден с густо накрашенными глазами, которой никак не удается вписаться в происходящие вокруг нее события».

«Она — в высшей степени телесное, плотское создание, в ее подведенных глазах вы не прочтете никаких глубинных эмоций, голос ее лишен модуляций и часто срывается на визг торговки рыбой, — писала Джудит Крайст из «Нью-Йорк геральд трибьюн». — Будь то при царских регалиях, в неглиже или аи naturel — создается впечатление, будто она проводит время в каком-нибудь экзотическом местечке в Майами Бич».

«Мисс Тейлор — пышнотелая американская матрона, которая то и дело меняет косметику и переодевается из одного древнеегипетского наряда в другой, — писала «Нью Рипаблик». — Ей достаточно один лишь раз обойти тронный зал, как Александрия тотчас превращается в Беверли-Хиллз».

«Клеопатра в изображении Элизабет Тейлор, — писала «Нью-Йорк Пост», — безнадежно скучна и невыразительна».

«Несмотря на всю ее красоту, — замечал журнал «Кью», — мисс Тейлор отчаянно недостает эмоционального диапазона — как в голосе, так и в телодвижениях — чтобы на равных тягаться с такими профессионалами, как Рекс Харрисон, подарившим нам непревзойденного Цезаря, и Ричард Бертон - и роли раздираемого страстями Антония».

Затравленная критиками, Элизабет впала в истерику. Она заперлась у себя в номере и на протяжении нескольких дней отказывалась вставать с постели.

«Когда она прочитала отзывы о «Клеопатре», с ней едва не случился удар. Она надолго слегла в постель у себя в «Дорчестере», — вспоминал Хэл Уоллис, продюсер киноленты «Бекет». — Оттуда она вечно названивала к нам на съемочную площадку, отвлекая Ричарда от работы. Как-то утром он сказал мне: «Если бы ты сегодня сумел подыскать для нее картину, уверяю, она бы согласилась сыграть в ней всего за какие-нибудь двадцать пять тысяч долларов».