Жизнь Витторио Альфиери из Асти, рассказанная им самим

Глава IX.

Я ВНОВЬ ГОРЯЧО ПРИНИМАЮСЬ ЗА СВОИ ЗАНЯТІЯ ВЪ РИМЪ. ЗАКАНЧИВАЮ ЧЕТЫРНАДЦАТЬ ПЕРВЫХЪ ТРАГЕДІЙ.

Едва успѣвъ свободно вздохнуть отъ мелкихъ ухищ-реній полурабскаго состоянія, въ которомъ приходилось жить, неописзюмо счастливый законной свободой, съ какой могъ видѣть возлюбленнз’іо каждый вечеръ, я вернулся цѣликомъ къ работѣ. Я вновь принялся за „Полиника" и вторично закончилъ его стихотворную обработкз^; затѣмъ безъ передышки перешелъ къ „Антигонѣ", „Виргиніи", вслѣдъ за ними къ „Агамемнону", „Оресту", „Пацци", „Дону Гарсіа", потомъ къ „Тимолеону", который еще не былъ переложенъ въ стихи, и, наконецъ, въ четвертый разъ уже, къ непокорномз' „Филиппу". Я отдыхалъ отъ монотонной работы надъ бѣлыми стихами, возвращаясь въ промежз'ткахъ къ третьей пѣсни поэмы, а въ декабрѣ того же года за одинъ пріемъ написалъ четыре первыя оды „Американской свободѣ".

Мысль объ этомъ пришла мнѣ во время чтенія благородныхъ и возвышенныхъ одъ Филикайи, преисполнившихъ меня восторгомъ. У меня з^шло не больше семи

дней на эти оды, причемъ третья изъ нихъ заняла литъ одинъ день; онѣ и понынѣ существуютъ почти въ томъ же видѣ, какъ были задуманы. Такъ велика для меня, по крайней мѣрѣ, разница между лирическими риѳмованными стихами и бѣлыми стихами діалога.

1782.

Въ началѣ 1782 х'ода, видя, какъ сильно подвинз'лись впередъ мои трагедіи, я сталъ надѣяться, что въ этомъ году смогу закончить ихъ. Съ самаго начала я рѣшилъ, что ихъ будетъ не больше двѣнадцати, и всѣ онѣ з'же были созданы, обработаны, переложены въ стихи, большая часть ихъ была уже исправлена, и я продолжалъ безъ остановокъ работать надъ стихами остальныхъ. Я работалъ надъ ними все время въ томъ порядкѣ, въ какомъ онѣ были задуманы и приведены въ исполненіе.

Однажды въ февралѣ 1782 года мнѣ попалась „Ме-ропа“ Маффеи, и чтобы увидѣть, пріобрѣлъ ли я что-нибудь въ смыслѣ стиля, я прочелъ нѣсколько отрывковъ изъ нея, и былъ внезапно охваченъ негодованіемъ и яростью при мысли о томъ, какъ бѣдна и слѣпа Италія въ области театра, если эта пьеса смотрѣлась и ставилась, какъ лучшая изъ нашихъ трагедій, какъ единственно хорошая не только изо всѣхъ сзчцествовавшихъ въ то время, что я охотно признаю, но и изъ тѣхъ, какія могли быть созданы въ Италіи. Вслѣдъ за этимъ, какъ молнія, пронеслась передъ моимъ взглядомъ дрзч’ая трагедія съ тѣмъ же названіемъ, съ тѣмъ же сюжетомъ, но гораздо болѣе простая, горячая, захватывающая, чѣмъ эта. Такъ возникла она и завладѣла моимъ вооображеніемъ какъ бы насильно. Сумѣлъ ли я показать ее такой, какою она передо мною предстала, это рѣшитъ потомство. Если когда-нибзщь стихотворецъ имѣлъ нѣкоторое основаніе воскликнуть: Езі Оеиз іп поЬіз, я могъ также сказать это, когда задумалъ, обработалъ и переложилъ въ стихи мою „Меропу“, которая не давала мнѣ покоя, пока не полз^г-чила въ одинъ присѣетъ тройного воплощенія противно

моимъ привычкамъ относительно другихъ произведеній: я не дѣлалъ длинныхъ промежутковъ между тремя различными ступенями работы. Такъ же было, по правдѣ говоря, и съ „Сауломъ". Съ марта мѣсяца я погрз'зился въ чтеніе Библіи, но не придерживаясь строгаго порядка. Тѣмъ не менѣе, такого чтенія было достаточно, чтобы воспламенить меня поэзіей этой книги и не дать покою до тѣхъ поръ, пока я не излилъ въ библейскомъ произведеніи полз'чен-наго мной впечатлѣнія. Я задумалъ, написалъ и много времени спустя переложилъ въ стихи „Саула", который оказался четырнадцатой, и по моему тогдашнемз’ убѣжденію, послѣдней моей трагедіей.

Таково было напряженіе моихъ творческихъ силъ въ этомъ году, что если бы я не принялъ рѣшенія наложить на нихь узду, то еще двѣ библейскихъ трагедіи явились бы искз'шать мое воображеніе и, конечно, увлекли бы его. Но я былъ твердъ, и, находя, что, можетъ быть, и четырнадцать з^же слишкомъ много, остановился на этомъ.

Врагъ излишествъ, хотя по натзфѣ и склонный къ крайностямъ, даже во время обработки „Меропы“ и „Саз^гла“ я такъ сожалѣлъ уже, что превзошелъ намѣченное раньше число, что далъ себѣ слово не перекладывать ихъ въ стихи до тѣхъ поръ, пока совсѣмъ не закончу остальныхъ вещей; и въ случаѣ, если бы я не получилъ отъ каждой изъ нихъ такого же, или еще болѣе живого впечатлѣнія, какъ при первой обработкѣ, я рѣшилъ ихъ не. заканчивать. Но всѣ мои обѣщанія, рѣшенія, все было безполезно; я не могъ поступить иначе, не могъ вернуться къ прежнимъ вещамъ, пока послѣднія не полз^т-чили полнаго завершенія. Такъ родились эти двѣ трагедіи, болѣе непосредственныя, чѣмъ всѣ другія. Я раздѣлю съ ними славз% если онѣ заслужили ее, и если она придетъ,—отнесз^т на ихъ долю и большую мѣру порицанія, если будетъ и оно, ибо онѣ пожелали родиться и занять мѣсто среди другихъ трагедій помимо моей воли. Ни одна изъ нихъ не стоила мнѣ столько труда и времени, чѣмъ эти двѣ.

Такъ или иначе, къ концу сентября 1782 года всѣ че-тырнадцать трагедій моихъ были написаны подъ диктовку, переписаны, исправлены и переложены въ стихи. Но черезъ нѣсколько мѣсяцевъ я замѣтилъ и убѣдился, что онѣ еще очень далеки отъ совершенства. Я считалъ ихъ совершенными, и до этого смотрѣлъ на себя, какъ на перваго человѣка въ мірѣ. За десять мѣсяцевл. я переложилъ въ стихи семь трагедій; задумалъ, написалъ прозой и переложилъ въ стихи двѣ новыхъ вещи; наконецъ, я продиктовалъ и исправилъ всѣ четырнадцать. Октябрь мѣсяцъ, памятное для меня время, принесъ мнѣ послѣ самой жестокой усталости покой, столь же сладостный, сколько и необходимый. Я опредѣлилъ нѣсколько дней на маленькое путешествіе верхомъ въ Терни, съ цѣлью увидѣть знаменитый водопадъ. Переполненный тщеславіемъ,я открывался прямо лишь самомз^ себѣ, и тонко давалъ объ этомъ понять своей возлюбленной, склонной (безъ сомнѣнія, благодаря привязанности ко мнѣ) принимать меня за великаго человѣка; она больше всѣхъ вдохновляла мои попытки достичь этой славы. Такимъ образомъ, послѣ двухъ мѣсяцевъ, протекшихъ въ опьяненіи молодымъ самолюбіемъ, я опомнился и, проэкзаменовавъ еще разъ мои четырнадцать трагедій, завидѣлъ, сколько надо еще пройти, чтобы достигнуть столь страстно желанной цѣли. Во всякомъ слз^чаѣ, такъ какъ мнѣ не было еще тридцати четырехъ лѣтъ, и такъ какъ я былъ молодъ и на литератз^грномъ поприщѣ, гдѣ за мной числилось всего восемь лѣтъ трз^гда я з'твердился болѣе крѣпко, чѣмъ когда бы то ни было, въ надеждѣ добиться лавроваго вѣнка. Лицо мое, не могу отрицать этого, выдавало себя отблескомъ этой благородной надежды, которой мой языкъ никогда не обнарз'-живалъ.

Въ нѣсколько пріемовъ я съ успѣхомъ читалъ з'же всѣ эти трагедіи въ различныхъ крз'жкахъ, въ смѣшанномъ обществѣ мужчинъ и женщинъ, ученыхъ и идіотовъ, людей чувствительныхъ къ языкз' страсти и невѣждъ. Читая мои произведенія я искалъ, по правдѣ говоря, не

олько похвалъ, но и пользы. Я достаточно зналъ людей и свѣтъ, чтобы не довѣрять тѣмъ незначущимъ похваламъ, въ которыхъ никогда не отказываютъ читающему автору; вѣдь, онъ ничего не проситъ, а надсаживается въ кружкѣ вѣжливыхъ и хорошо воспитанныхъ людей. Я дорожилъ этими похвалами въ мѣру ихъ настоящей цѣнности, и нич}'ть не больше; но совершенно иначе я цѣнилъ свидѣтельство, хвалебное или порицающее, которое въ противоположность свидѣтельству устъ я назвалъ бы свидѣтельствомъ сидѣнія, хотя выраженіе это и можетъ показаться неудобнымъ; но я нахожу его изобразительнымъ и вѣрнымъ.

Поясню это: каждый разъ, когда вы собираете у себя двѣнадцать или четырнадцать человѣкъ, смѣшанное общество, какъ я уже говорилъ,—духъ собранія столь различныхъ людей въ общемъ очень приближается къ тому, который царитъ въ театральной публикѣ. Хотя эта маленькая аудиторія не платитъ за мѣста, и хотя вѣжливость предписываетъ ей держать себя извѣстнымъ образомъ, тѣмъ не менѣе холодъ и скз'ка, которая овладѣваетъ ею во время слушанія, никогда не могз'тъ быть скрыты, и еще того менѣе могутъ замѣниться настоящимъ вниманіемъ,, горячимъ интересомъ, живымъ нетерпѣніемъ знать, чѣмъ окончится дѣйствіе. Слушатель не въ силахъ держать въ повиновеніи выраженіе своего лица, ни пригвоздить себя неподвижно къ сидѣнію; и оба независимые признака — степень вниманія и выраженіе лица—послужатъ автору надежными показателями того, воспринимаютъ или не воспринимаютъ его слушатели. За этими признаками я постоянно внимательно слѣдилъ во время чтенія, и мнѣ всякій разъ казалось (если только я не обманывался), что въ теченіе двухъ третей того времени, которое нужно было для прочтенія цѣлой трагедіи, слушатели мои сидѣли неподвижно, были взволнованы, внимательны, и съ тревожнымъ напряженіемъ ждали развязки дѣйствія. Это доказывало, что даже при самыхъ извѣстныхъ сюжетахъ развязка не подразз'мѣвалась сама собою и оставляла