Элизабет Тейлор

Студия была готова на все и посему проявила неслыханную щедрость. По распоряжению Скураса, сценарий для Элизабет был переплетен в марокканскую кожу, а по специальному заказу было изготовлено кресло из калифорнийской секвойи. Кроме того, студия превратила все здание в ее гримерную, окрестив ее «Каса Тейлор».

Вскоре съемки уже пожирали 500 тысяч долларов в неделю, в результате чего «Клеопатра» снискала славу самой дорогой картины в истории Голливуда. Этот сорокамиллионный спектакль в конечном итоге вошел в историю не только потому, что разорил целую киностудию, но и потому, что именно там разыгрался самый шумный в киномире скандал.

ГЛАВА 16

Сдается мне, снова придется нацепить доспехи, ведь моей партнершей будет Мисс Бюст», — объявил Ричард Бертон, отправляясь в Рим, чтобы сыграть в «Клеопатре» Марка Антония.

«Надеюсь, ты отдаешь себе отчет, что все внимание достанется в первую очередь Элизабет? — предостерег его пресс-агент. — Я бы советовал тебе держать ухо востро».

«Не волнуйся, — отвечал Бертон. — Я уж как-нибудь о себе позабочусь».

Валлиец по национальности, Бертон был известен как «британский Брандо» или, как его еще называли, «Лоренс Оливье бедняков». В 1961 году он удостоился награды «Тони» как лучший бродвейский актер за короля Артура в спектакле «Камелот». Спустя несколько месяцев студия «XX век - Фокс» выкупила актера у театра, заплатив за него 50 тысяч долларов, чтобы подписать с ним контракт на 250 тысяч за три месяца участия в съемках «Клеопатры» в качестве одного из ведущих партнеров Элизабет Тейлор.

Таких денег Бертону еще никто до этого не платил, и он с гордостью заявлял, что зарабатывает даже больше, чем Рекс Харрисон, который играл Юлия Цезаря. А еще он похвалялся тем, что студия предоставила в распоряжение его семьи шикарную виллу, машину с шофером и прислугу.

«Какой смысл играть маленькую роль в большой картине, как, например, Оливье в «Спартаке», — говорил он. — Его гримерная была вполовину меньше, чем у Тони Кертиса, да и гонорар тоже. Это же курам на смех. Я всегда требую для себя парочку «кадиллаков» и самую просторную гримерную. Это производит впечатление. Разумеется, эта баба зарабатывает еще больше».

Тридцатишестилетний актер собрал компанию у себя в «Бертоновском баре», то есть в своей бродвейской гримерной, и развлекал друзей смачными раблезианскими историями. Элизабет Тейлор он упомнил лишь мимоходом, обозвав ее «этой толстой бабенкой» — ему припомнилось, как он впервые встретил её в Голливуде, в доме Стюарта Грейнджера, — в ту пору она была беременна и ее мужем был Майкл Уайлдинг.

«Это было еще до Официанта», — пояснил он, имея ввиду Эдди Фишера.

Затем с поразительной точностью подражая ее голосу, он выдал целый залп непристойностей, отчего все присутствующие покатились от хохота.

«Смотри, Ричи, будь осторожен, — шутливо заметил кто-то из друзей. — Не попади к ней на крючок».

«Не волнуйся, — возразил Бертон. — Она такая черная... как пить дать, бреется».

И снова все разразились хохотом — уж что-что, а репутация Бертона, его привычка заводить романы со всеми своими партнершами стали уже притчей во языцех.

«Я просто не способен играть с человеком, если я не испытываю к нему сильного физического влечения, — неоднократно заявлял он. — Иначе я просто не смогу находиться с ним на одной сцене или же в одном кадре... Разве это не издевательство над собой — изображать любовь к той, которая лично в тебе ровным счетом ничего не трогает».

И хотя Бертон был женат на валлийке Сибил более двенадцати лет, он открыто изменял ей направо и налево с такими звездами, как Джин Симмонс, Клэр Блум, Сюзен Страссберг. Стремясь покорить их сердца, он рассказывал им одну небылицу за другой, чем наверняка превзошел Шахерезаду. Своим изысканным, хорошо поставленным голосом он читал им стихи Дилана Томаса. Или вдохновенно цитировал шекспировские строки.

В настоящий момент его пассией была двадцатидвухлетняя красавица-блондинка, девица из кордебалета по имени Пэт Тандер, которая должна была приехать к нему в Рим.

Кроме того, его должен был сопровождать Родди Макдауэлл. Он и его приятель Джон Вальва прилетели вместе с Ричардом и Сибил в их швейцарский особняк, откуда они все вместе, захватив с собой двух дочек Бертона, на машине отправились в Рим, где поселились на вилле возле Аппиевой дороги.

К 25 сентября 1961 года внимание всего мира было приковано к съемкам «Клеопатры». Сей грандиозный проект уже обошелся студии в 7 миллионов долларов и едва не свел на тот свет свою главную исполнительницу. Теперь же был собран совершенно новый актерский состав и найден новый режиссер, новый художник по костюмам, новый оператор, а также выстроены шестьдесят новых декораций. Цифры общих затрат менялись каждую неделю — с 8 миллионов они подскочили до 10, затем до 14 и, наконец, до 20 миллионов. Вполне естественно, что первый день съемок этого грандиозного эпического проекта тотчас попал в разряд мировых новостей. Прибытие в Рим на студию «Чинечитта» таких знаменитостей, как Элизабет Тейлор, Ричард Бертон и Рекс Харрисон, не могло не привлечь к себе нашествия журналистской гвардии, в том числе бесчисленных орд папарацци.

Рекс Харрисон и Ричард Бертон уже успели переодеться и загримироваться и вместе с режиссером ожидали, когда на съемочную площадку, в сопровождении мужа, секретаря, парикмахера, шофера, кастелянши и троих детей, явится Элизабет Тейлор. При ее появлении вся съемочная группа разве что не согнулась в подобострастном поклоне. Манкевич, оставив своих главных актеров-мужчин, бросился к знаменитой актрисе, чтобы ее расцеловать.

«Как ты себя чувствуешь, моя дорогая?» — подобострастно поинтересовался он.

Бертон все еще был занят разговором с Харрисоном и поэтому лишь искоса взглянул на главную героиню, которая щедро демонстрировала присутствующим свои прелести. Когда все другие актеры запили свои места на площадке, он подошел к Элизабет и шепнул ей на ухо:

«Ты, милая моя, малость толстовата, — прошептал он вкрадчивым голосом. — Но у тебя смазливая мордашка».

Элизабет от души расхохоталась, быстро подошла к своему трону и уселась на колени Эдди Фишеру. В душе она благоговела перед Бертоном с его репутацией шекспировского актера, чьи спектакли в театре «Олд Вик» пользовались колоссальным успехом. И хотя ни один фильм с его участием не принес кассовых сборов, все сходились на том, что Бертон — это огромный талант, — и дружно прочили ему в будущем звание величайшего англоязычного актера в мире.

Родди Макдауэлл и Джо Манкевич успели просветить Элизабет насчет его «непревзойденности», и в этом смысле она даже испытывала некоторую робость. Его репутация бабника не произвела на нее столь же глубокого впечатления. Это, заявила она, не представляет для нее особой угрозы.

«Я оставался с Элизабет в Риме еще пару недель после того, как начались съемки, — вспоминал один из знакомых. — И я хорошо помню, как она мне говорила, что непременно станет той единственной главной героиней, которая не попадется в сети к Ричарду Бертону. Она говорила это совершенно серьезно».

По мнению Элизабет, Клеопатра являлась крупнейшей женской ролью за всю историю кино, а сам фильм — самым грандиозным проектом. Работая под руководством такого режиссера, как Джо Манкевич, Элизабет ничуть не сомневалась, что сыграет лучшую свою роль и, вполне возможно, удостоится за нее второго «Оскара». Режиссер в ее глазах был едва ли не господом богом. Манкевич тоже, со свойственной ему проницательностью, держал себя с нею на редкость почтительно, словно она была величайшем актрисой из тех, с кем ему доводилось работать.

«Обычно Лиз довольно легкомысленно относилась к ролям, которые ей предстояло сыграть, — говорил Манкевич. — Но только не сейчас. После операции в ней появилась не свойственная ей ранее зрелость, а этот новый фильм — важный шаг в ее карьере».

Клеопатра, говорил он, отнюдь не женщина-вамп, как многие думают.