На Золотой Колыме. Воспоминания геолога

Одеты ребятишки в комбинезоны, сшитые из оленьих шкур шерстью внутрь, которые надеваются прямо на голое тело. Такая же одежда и на матерях. На одной из них поверх комбинезона надето еще пальто. Одежда у женщин и у старших ребятишек обшита около шеи и на груди разноцветными ленточками и украшена монетами, среди которых преобладают советские двугривенные. На голове у женщин красуются узорные деревенские платки, на руках — расшитые бисером ровдужные перчатки (ровдуга — тонко выделанная оленья шкура, несколько напоминающая лайку).

Над костром на жердях висят куски вяленого мяса и пара закопченных чайников, в которых булькает кипящая вода.

В длинном коробе, подвешенном на жердях вблизи костра и со всех сторон обшитом оленьими шкурами, изредка попискивает самый младший член семейства, которому всего лишь несколько месяцев от роду.

Лица матерей довольно привлекательны, но необычайно измождены. Детишки выглядят неплохо. Личики у них живые, подвижные, но грязны они до чрезвычайности, а паразитов у них, вероятно, более чем достаточно, так как они беспрестанно чешутся.

В юрту на правах хозяина время от времени заходит стройный черный пес с острой мордой и чутко стоящими ушами. Одна из его передних лап подвязана к шее, и он, смешно ковыляя на трех ногах, хлопотливо бродит по юрте, жадно обнюхивая пол и вылизывая крошки мяса, упавшие при еде, но не трогая того, что лежит на доске, заменяющей стол. Обращение с собакой ласковое, и чувствуется, что она действительно друг. Лапа у нее подвязана для того, чтобы она не уходила далеко от дома. Зовут ее Хевкачан.

Несмотря на примитивную обстановку, все же и здесь есть робкие ростки культуры. В глаза мне бросилась небольшая замусоленная книжка, лежавшая на одном из многочисленных ящиков, находившихся внутри юрты. Это был букварь тунгусского языка с латинизированными буквами и многочисленными рисунками, изображающими растения, зверей, птиц и предметы домашнего обихода. Я спросил, кто учится по этому букварю. Костя, поговорив с женщинами, ответил, что занимается один из хозяев — Михаил.

Уже стало смеркаться, когда наконец прибыли долгожданные хозяева. Их двое: Михаил Петрович Слепцов, с которым я и вел через Костю основные переговоры, и Кигерлей Иванович Громов — тихий и молчаливый человек, не произнесший ни единого слова за все время нашего разговора. С Михаилом Петровичем мы договорились довольно быстро. Он с удовольствием согласился выделить нам три нарты и шесть оленей и в течение двух недель работать у нас каюром. За это я должен заплатить ему триста рублей, причем могу заменить часть денег продуктами.

После того как деловая часть была закончена, началась трапеза. Я вынул из рюкзака бачок со спиртом и кое-какие продукты — сахар, консервы, галеты. Хозяйка добавила на блюдо оленины и принесла банку с маслом. Мы уселись вокруг костра. Он ярко горел, излучая приятное тепло, а от стенок тонкой ледяной струйкой сочился холодный воздух, заставляя зябнуть спину.

Михаил Петрович, так же как и мы с Костей, выпил пару глотков неразведенного спирта (таежный шик), женщины слегка пригубили, а Кигерлей Иванович, не отрываясь, выпил налитую ему чашку я через некоторое время впал в полусонно-осоловелое состояние.

У нас же с Михаилом Петровичем завязался оживленный разговор все на те же волнующие темы: где какая течет река, какова ее длина, с какой рекой она сходится вершиной, каковы перевалы, есть ли корм для лошадей и встречал ли он какие-нибудь интересные камни. Костя исправно переводил, и мы, прихлебывая чай и закусывая, не замечали, как летит время. Пора было ложиться спать. Хозяйка принесла «орон нанра» — невыделанную оленью шкуру, я расстелил на ней свой спальный мешок и, забравшись в него, уснул спокойным крепким сном.

Утром к чаю специально для русского гостя — «нючча» хозяйка испекла лепешку. Замесив немного теста, она раскатала его в тонкий блин, прилепила к листу железа, который поставила боком около костра. Лепешка оказалась очень вкусной.

Напившись чаю, мы поехали на Знатный и около устья Мяунджи встретили Платона. Он вчера к вечеру выехал со Знатного и, расположившись около дороги, ждал Костю, чтобы, не теряя времени, возвращаться на Хатыннах.

Мы еще раз попили чаю в палатке Платона, выпили на дорогу по паре чарок спирта и, попрощавшись с Костей и Платоном, вдвоем с Михаилом Петровичем отправились на Знатный.

Олени Михаила Петровича оказали нам неоценимую услугу. В течение каких-нибудь шести дней мы полностью подвезли лес для бараков и навозили дров для разведочных работ.

Теперь можно было, не торопясь, отправиться вверх по Аркагале, детально осмотреть и описать береговые обнажения, недоступные летом. Отправились мы вчетвером: Михаил Петрович, Губанов, Павленко и я. Поездка была рассчитана дней на пять, с тем чтобы вернуться к 1 мая.

С помощью Михаила Петровича я составил схему гидросети Аркагалы и смежного с ней Худжаха. Михаил Петрович сообщил мне названия некоторых наиболее крупных притоков этих рек.

Работали мы таким образом. Утром я давал задание Михаилу Петровичу доехать на оленях до такого-то места (примерно километрах в четырнадцати-пятнадцати от места ночевки), поставить там палатки и подготовить все к ночлегу; затем он мог заниматься, чем ему заблагорассудится.

Сами же мы на лыжах шли по руслу, проводя его съемку, и описывая береговые обнажения. Это была помимо всего хорошая практика и для Павленко, и для Губанова. Вначале Михаил Петрович был крайне удивлен, когда получил такое задание, но быстро освоился и считал, что лучше такой работы быть ничего не может.

Он почти ни слова не знает по-русски, кроме краткого, но сильного выражения с упоминанием родительницы, к которому прибегает в самых сложных случаях своей нелегкой таежной жизни. Однако, несмотря на это, мы с ним не только понимаем друг друга, но даже ведем длительные беседы на самые разнообразные темы.

Разговор наш в основном ведется на якутском языке, который Михаил Петрович знает хорошо, но в котором я с трудом разбираюсь. Иногда случается, что мы никак не можем уразуметь друг друга. Тогда я пытаюсь прибегнуть к изобразительным методам передачи мыслей, беру карандаш и пытаюсь рисовать. Поскольку способности к рисованию у меня не ахти какие, то этот способ часто вызывает у нас веселое настроение.

Как-то мы заговорили о лабазах. Михаил Петрович сообщил, что у него в устье Мяунджи есть большой лабаз, где летом хранится почти все его нехитрое богатство. Я сказал ему, что это плохо, что летом в этом районе будет работать много «нючча». Среди них, возможно, окажутся плохие люди, которые смогут взять что-нибудь, и что поэтому пусть он лучше перенесет лабаз подальше в другое место. Михаил Петрович был очень благодарен и сказал, что обязательно сделает это.

Потом я сообщил ему, что у нас есть два лабаза, которые мы устроили невысоко над землей, и спросил его, не смогут ли их разграбить медведи. Михаил Петрович сказал, что медведей в районе мало, но что имеется «ачига эге» — маленький медведь, который может взобраться на дерево и сожрать наши запасы продовольствия. Что это за «маленький медведь», для меня оставалось совершенно непонятным.

Сначала я подумал, что это волк, и соответственно нарисовал ему собакообразное существо с оскаленной мордой, пытающееся взобраться на лабаз. Рисунок был выполнен примитивно, но весьма живо и вызвал у Михаила Петровича приступ судорожного смеха. Затем он сам стал рисовать, и Губанов с гениальной проницательностью воскликнул: «Белка», за что подвергся всеобщему порицанию, а Михаил Петрович, кажется, даже слегка обиделся. Наконец после добавочных расспросов выяснилось, что «маленький медведь» — это рысь («онаки» — по-тунгусски и «сеган» — по-якутски).

Примерно так же ведутся у нас разговоры и на другие темы, и я не сказал бы, что эти разговоры бывают скучными.

Постепенно продвигаясь вперед и тщательно осматривая береговые обнажения, мы за истекшие пять дней установили, что угленосная свита выше Знатного прослеживается по Аркагале километров на десять и исчезает, очевидно оборванная сбросом. Появляется она вновь километров через двадцать, недалеко от нашего первого лабаза. Здесь она занимает большую площадь и изобилует мощными угольными пластами. Таким образом, она слагает в этом районе два больших изолированных участка; оба насыщены пластами угля и безусловно представляют большую промышленную ценность. Эта же поездка дала нам возможность более четко составить задание для топографического отряда, который должен в масштабе 1:25 000 заснять площадь, сложенную угленосными отложениями. Инюшину и начальнику угольного отряда Светлову придется вести работу на двух участках, что значительно осложнит дело.