На Золотой Колыме. Воспоминания геолога

Итак, первый шаг в неизвестность сделан. По узенькому нартовому следу, оставленному проехавшей на Индигирку партией Шаталова, мы ехали вдоль заснеженного русла Аркагалы. На передней нарте сидели Костя и Платон, изредка покрикивая на оленей, бежавших легкой рысцой.

С жадным вниманием присматривался я к береговым обнажениям. Ведь эта наша поездка решала в первом приближении судьбу района, в какой-то степени определяла его перспективы. Обнаруженные в прошлом году выходы пластов каменного угля были приурочены к узкой полоске геологически молодых горных пород, находящихся непосредственно в долине Аркагалы и окруженных со всех сторон более древними безугольными образованиями. Как далеко прослеживается эта полоса угленосных пород? Быть может, правы те, кто считают, что здесь небольшое озерное образование местного порядка, расположенное в устьевой части Аркагалы? Если это так, то трудно рассчитывать на выявление в этом районе крупных запасов угля и его практическое значение будет невелико.

Если же, как я предполагал, здесь расположен древний провал, так называемый грабен, который далеко тянется вверх по Аркагале, то перспективность района в смысле угля резко увеличивается.

Извилистое русло Аркагалы окаймлялось с обеих сторон высокими обрывистыми берегами. То там, то здесь из-под снега выступали выходы черных перемятых глинистых сланцев. Они не радовали меня. Их внешний облик отчетливо говорил о том, что к угленосным образованиям они не имеют никакого отношения.

Километры сменялись километрами, а вдоль русла тянулись все те же обрывистые берега, сложенные черными глинистыми сланцами, рассыпавшимися под ударом молотка на тонкие пластинки. Иногда на их поверхности можно было заметить четкие отпечатки ракушек.

Миллионы лет тому назад здесь плескалось море. На дне его, в подходящих местах, жили и плодились многочисленные моллюски, подобно тому как это происходит на дне морей и сейчас. Только моллюски тогда были совершенно иными, непохожими на современных.

Каждому периоду жизни Земли, а периоды эти исчисляются миллионами лет, были присущи свойственные только этому периоду живые существа — животные и растения. Большинство из них после смерти исчезало, не оставив следов. Только в очень редких случаях, в особенно благоприятных условиях, они частично или полностью сохранялись в виде окаменелостей, которые дают нам теперь возможность составить представление о внешнем облике существ, обитавших в море и на суше в давно прошедшие времена. В наиболее благоприятном положении находятся «ракушки». Их крепкие панцири в течение долгого времени могут находиться на дне моря, пока не растворятся. За это время они успевают покрыться толстым слоем песка и ила, в котором остаются их отпечатки. Поэтому чаще всего в горных породах находят именно отпечатки различных ракушек. Зная, в какие периоды были распространены те или иные ракушки, можно определить возраст пород, в которых они встречены.

Так вот, отпечатки ракушек в черных сланцевых породах, слагающих отвесные берега Аркагалы, свидетельствовали о том, что эти породы образовались примерно 140–150 миллионов лет назад, в эпоху так называемого верхнего триаса. Возраст же угленосных пород гораздо меньше, всего каких-нибудь 50–60 миллионов лет. Неужели правы скептики, утверждающие, что угленосные породы в ключе Знатном с его пластами каменного угля лишь своего рода маленький оазис в нижнем течении Аркагалы?

Но вот сравнительно узкая долина Аркагалы резко расширилась до трех-четырех километров. Окружающие ее сопки стали значительно ниже, вершины их приняли странные сглаженные формы. Исчезли крутые, обрывистые берега, в которых, как в желобе, проходило русло Аркагалы. Они стали плоскими, пологими и были сверху донизу засыпаны снегом.

В одном месте, в полукилометре от дороги, на правом берегу Аркагалы, из-под снега показалось небольшое темное пятнышко коренных пород. Я остановил оленей и, утопая почти по пояс в снегу, направился туда. Как велика была моя радость, когда вместо черных сланцев я увидел тонкозернистые осадочные породы серого цвета с многочисленными отпечатками растений! Это была угленосная свита, которая после долгого, двадцатикилометрового перерыва вновь появилась из-под снежного покрова. Это ее своеобразные породы обусловили сглаженные формы окружающих сопок. Судя по всему, свита была развита на значительной площади. Да, но имеются ли в ней пласты угля? Ответ на это был получен примерно через километр, когда я увидел в русле торчащую из-под сугроба увесистую глыбу смоляно-черного блестящего угля.

Можно было надеяться, что район оправдает наши надежды, но для этого надо еще очень и очень много поработать. Работать же с уверенностью в положительных результатах несравненно более приятно, чем при отсутствии таковой. Но при этом нужно, чтобы эта уверенность основывалась на твердых фактах, а их еще было слишком мало.

Найти месторождение — это еще не все. Надо установить его промышленную ценность, выдать своего рода поручительство в том, что оно заслуживает дальнейшей затраты крупных средств на разведку, или отказать ему в таком поручительстве. И в том и в другом случае ошибка влечет за собой серьезные последствия. Или будут напрасно затрачены крупные средства, или, наоборот, необходимое минеральное сырье останется без пользы лежать в недрах.

Оценка перспектив месторождения — весьма ответственная задача, требующая от геолога повседневной напряженной умственной работы. Он должен на основании иногда малозаметных признаков, путем скрупулезного логического анализа воссоздать облик месторождения, проследить историю его развития и уже после этого с той или иной долей уверенности высказать суждение о его перспективах.

Подобного рода операциями геологу по необходимости приходится заниматься все время. Ну, а что касается правильности оценки, то она зависит от количества и качества собранного фактического материала, а также от опытности геолога, его объективности и интуиции.

Проехав свыше 30 километров, мы остановились в устьевой части небольшого ключика, впадающего в Аркагалу. Берега его густо поросли молодым лиственничным лесом.

Недалеко от берега, на высоте трех метров от земли, мы устроили небольшой лабаз. На жердяном настиле был тщательно сложен заранее приготовленный и рассортированный груз, который мы заботливо прикрыли брезентом. Даже сейчас, зимой, можно было пройти в двадцати пяти – тридцати метрах от лабаза и не приметить его. Летом же, когда зазеленеет тайга, лабаз станет вовсе невидимым и только случайно кто-нибудь может набрести на нашу продбазу.

Как печально, что даже здесь, в этих глухих, совершенно неисследованных местах, приходится бояться посещения неожиданных гостей. Опыт прошлого года показал, что эта возможность вполне реальна.

Наступил вечер. Догорающий закат окрасил вершины окружающих сопок в холодные розовато-фиолетовые тона, каких нигде больше не увидишь, кроме Севера. Резко похолодало. После захода солнца температура быстро снизилась до сорока градусов. Тяжелое холодное безмолвие колымской ночи спустилось на землю. Мы забрались в палатку, быстро поужинали и уснули крепчайшим сном усталости.

На другой день мы поехали дальше. Нам предстояло устроить еще один лабаз, километрах в тридцати пяти от первого. Стояла прекрасная ясная погода, и олени быстрой рысцой весело мчали вперед облегченные нарты. Время от времени мы останавливались. Стайки беспечных куропаток копошились около дороги. Как непохожи они на своих бдительных эмтыгейских сородичей! Мы слезали с нарт, почти вплотную подходили к доверчивым куропаткам, гремели выстрелы, и каждый раз мы собирали обильный «урожай».

Километров через двадцать долина Аркагалы стала быстро сужаться, и вскоре перед нами показался невысокий, пологий, чуть заметный перевал, густо поросший щетиной низкорослого леса. При виде перевала Костя и Платон заволновались:

— Однако, начальник, куда едем? Надо кончать дорогу и ехать обратно. Уговора ехать через перевал не было.