Григорий Шелихов

догадывался о мыслях Шелихова. А осторожные разговоры морехода, вроде

таких, как: "Эх, если бы вы захотели посмотреть наш гиблый кут -

Охотск, я бы взялся за это дело! Куда угодно доставил бы!" - Радищев

принимал за обычную купеческую угодливость и даже за неприятную,

подмеченную им в мореходе склонность к хвастливому фанфаронству.

Канун наступающего нового, 1791 года, которым открывалась

вереница неразличимых дней и ночек илимской ссылки, Александр

Николаевич провел у себя в горнице перед тусклой сальной свечой,

записывая для памяти торжественным гекзаметром свои размышления над

духом века, жертвой коего пал и он.

Нет, ты не будешь забвенно, столетье безумно и мудро!

Будешь проклято вовек, ввек удивлением всех...

...Твоих сил недостало к изгнанью всех духов ада,

Брызжущих пламенный яд чрез мгноготысячный век.

Выше и выше лети к солнцу, орел ты российский,

Свет ты на землю снеси, молньи смертельны оставь!

Зрите на новый век, зрите Россию свою! -

почти выкрикнул он, записывая последнюю строфу своей оды "Осьмнадцатый

век", и умолк, очутившись неожиданно в темноте. Оплывшая свеча с

шипением погасла.

Через несколько дней Александр Николаевич был вызван к

генерал-губернатору.

- Когда собираетесь, господин Радищев, выезжать к месту

назначения? - деликатно спросил Пиль.

- Хоть завтра!.. Простите, злоупотребил гостеприимством. Завтра

выеду! - не задумываясь, ответил Радищев, мгновенно отказавшись от

намерения запастись в Иркутске мукой и другим продовольствием. Об этой

насущной для жизни в Илимске необходимости Радищева предупреждал

Шелихов и обещал даже заготовить для него несколько мешков ржаной и

пшеничной муки.

На другой день поутру, не попрощавшись ни с кем, Александр

Николаевич выехал в Илимск по буреломному тракту вдоль Ангары через

Балаганск - Братский острог. От этого острога шел крутой поворот на

еще более страшную дорогу в Илимск, прорезанную в тайге отрогами

Илимского хребта.

Шелихов был крепко огорчен внезапным отъездом Александра

Николаевича, - так налегке и без муки, оставшейся на дворе у морехода

затюкованной в кошеве. Бродил по дому и складам мрачный и злой,

работные люди замирали при встрече с ним и ожидали или тумака или

окрика.

7

Недолговременное общение с "государственным злодеем" Радищевым

оставило неизгладимый след в душе Шелихова. По крайней мере, с

провинившимися людьми он не расправлялся, как бывало, выслушивал и

принимал их оправдания. Незаметно улучшились харчи, а для людей на

тяжелой и грязной работе мореход даже открыл доступ в хозяйскую баню.

- Погоди ужо, он зато вдвое вызверится, смертным боем бить

зачнет, как у Фереферова и прочих купцов заведено, - говорили

работные, не доверяя неожиданной и крутой перемене хозяина.

Однако Григорий Шелихов сам заметил и удивился, что его "охломки"

стали работать лучше, охотнее и дружнее. Задумался над причинами

такого отношения людей к делу и поделился своими наблюдениями с

Натальей Алексеевной.

- Вот, Гришата, - сказала она, - ты по-людски, и люди в деле без

злобы и пакости ходят...

Григорий Иванович промолчал, припоминая врезавшиеся в память

беседы и пристальные, испытующие глаза Радищева. "За Урал поеду

(Шелихов даже в мыслях избегал вспоминать Петербург), - непременно по

пути в Илимск забегу".

Летом, во время бушевавшего и заполнившего Иркутск раскаленным

зноем и дымом пожара в тайге, умер испытанный друг, покровитель и

советник Григория Ивановича Селивонов. Старик давно и тяжело хворал,

но и при Пиле оставался правителем дел канцелярии наместника Восточной

Сибири.

- Позвал тебя, Григорий Иванович, на последнюю беседу, -

прохрипел старый сибиряк, выслав набившихся в комнату чиновников с

бумагами по службе. - Чую - пожара не переживу... Не придется лба

перекрестить за успех твоего почина, но ты еще молод и силен -

дождешься... Не трать силы на охотские путестранствия, не в Охотске

судьба решается, не лишним миллионом, который ты с мехов в карман

настрижешь. Езжай в Петербург, пока Пиль, Иван Алферьевич, благостный

муж, в Иркутском хозяином сидит. Добивайся в столице дозволения на

перевоз в Америку русских людей, хотя бы из ссыльных. Мы тут мигом

повеление выполним. Я список статейный на ссыльных составил - возьмешь

на столе: первым делом казаков из малороссиян отправим, с самим

Железняковым,* затем яицких и мастеровых с Урала, от Пугача

унаследованных, а там помещичьих - этих каждый год сотнями гонят...

Гляди, так и обрастет русским народом Америка, или как, бишь, ты ее

называешь... (* Максим Железняк был одним из видных вожаков восстания

правобережных казаков и крестьян на Украине во время так называемой

Колиивщины. Его товарищ Иван Гонта был выдан Польше и замучен.

Железняк, державшийся ориентации на Россию, был по повелению Екатерины

сослан в Сибирь.)

- Славороссия! - проронил Шелихов, с тоской вглядываясь в

раздутые водянкой черты многоумного друга.

- Опять же к Соймонову, к Михаилу Федоровичу, обратись, я и

письмо к нему заготовлю, после смерти моей зайди к жене - получишь...

А теперь иди, не могу больше разговаривать!.. Прощай навсегда!..

Прощай, Гришенька...

Через неделю Шелихов в мрачном раздумье шагал за гробом

Селивонова к его могиле, отведенной в почетном ряду Знаменского

монастыря. Потерю чуть ли не единственного в жизни доброжелателя, -

Наталья Алексеевна как жена в счет не идет, - Шелихов чувствовал очень

остро и давал себе клятву выполнить последний совет друга: не позже

конца года выбраться в Петербург вторично.

Послав в начале осени с оказией предварительное извещение о своем

приезде Гавриле Романовичу Державину, улыбчивому благоприятелю по

давним встречам в Казани, - Державин сейчас находился в зените своей

славы как поэт и доверенное лицо царицы по приему прошений на

высочайшее имя, - Шелихов, ни с кем, кроме Натальи Алексеевны и

Резанова, не советуясь, при первых же ноябрьских морозах собрался в

Петербург.

- Кученька, поедешь со мной в столицу? - спросил Григорий

Иванович своего верного друга, имея намерение показать государыне

нового ее верноподданного красной породы, не только невиданной в

Петербурге, но еще такого, который сможет, в доказательство

достигнутых мореходом успехов по просвещению дикого края,

приветствовать самодержицу на русском языке.

- Куда позовешь, туда и пойду, - просто ответил Куч и даже как

будто осклабился, уловив благодарный взгляд Натальи Алексеевны.

По пути в Петербург Шелихов решил завернуть в Илимск и доставить

Александру Николаевичу кошеву с мукой, сахаром и свечами. "При лучине,

чай, бедный сидит и ощупью пишет", - подумал Григорий Иванович, давая

приказание затюковать три пуда свечей.

В Илимск Шелихов прибыл с рождественской пургой, за которой едва

разглядел засыпанные снегом избы городка. Нежданный гость удивил и

обрадовал Радищева. Радищев сразу же усадил Григория Ивановича и Куча

за схлопотанный самовар. Без устали проговорили целые сутки. Говорил,

собственно, Александр Николаевич, как будто вознаграждая себя за

долгие дни молчания и отсутствия понимающего человеческую речь

собеседника.

"Так пророки глаголали", - думал Шелихов, стараясь не упустить

нить идей и мыслей заживо погребенного в снегах Сибири человека.

- Когда рабы разобьют железом наши головы и кровию нашей обагрят