Вокруг Чехова

сидения» он вел его самым добросовестным образом изо дня в день, не пропуская записи

ни одного числа. После его смерти дневник этот был собран в одно целое и представлял

собою нечто милое, почти детски наивное, но имевшее большой семейный интерес. Он

находится108 сейчас в Московском музее {243} имени А. П. Чехова. Вот некоторые из его

записей, взятые мною по памяти на выдержку:

«2-го июня. Клара Ивановна109 приехала.

3-го июня. Клара Ивановна уехала.

4-го июня. Сколь тягостен труд земледельца.

5-го июня. Пиона расцвелась.

6-го июня. Елки перед окнами Антоши срублены».

И так далее.

Работниками были братья Фрол и Иван, они же шли и за кучеров. Почти ежедневно я

объезжал верхом на своем скакуне все имение и наблюдал, все ли в нем было в порядке.

Нового землевладельца увлекало все: и посадка луковиц, и прилет грачей и скворцов,

и посев клевера, и гусыня, высидевшая желтеньких пушистых гусенят. С самого раннего

утра, часто даже часов с четырех, Антон Павлович был уже на ногах. Напившись кофе, он

выходил в сад и подолгу осматривал каждое фруктовое дерево, каждый куст, подрезывал

его или же долго просиживал на корточках у ствола и что-то наблюдал. Земли оказалось

больше, чем нужно, и пришлось поневоле вести полевое хозяйство, но работали общими

силами, без всяких приказчиков и управляющих, и работы эти составляли для нас

удовольствие и потребность, хотя и не обходилось, конечно, без разочарований. Иногда до

нашего слуха долетали такие фразы мелиховских крестьян:

– Что и говорить, господа старательные!..

– А что, это настоящие господа или не настоящие?

Антон Павлович съездил в Москву и привез от Сытина целый ящик его народных

изданий. Книги были сданы в людскую. Каждый вечер грамотей Фрол собирал вокруг себя

всю дворню и читал вслух. «Капитанская дочка» Пушкина и «Аммалат-Бек» Марлинского

приводили горничных Машу и Анюту в восторг, а ста-{244}рая кухарка Марья

Дормидонтовна, доживавшая у нас век, залива-

Мария Павловна Чехова.

Рисунок С. М. Чехова, 1956.

Гос. музей-заповедник А. П. Чехова в Мелихове. {245}

лась в три ручья.

Вставая рано, с солнцем, наша семья и обедала рано: в двенадцать часов дня. Антон

Павлович купил колокол и водрузил его в усадьбе на высоком столбе. Раз в сутки, ровно в

двенадцать часов дня, Фрол или кто-нибудь вместо него должен был отбить двенадцать

ударов, и вся округа по радиусу верст в шесть-семь, услышав этот колокол, бросала работу

и садилась обедать. Уже в одиннадцать часов утра, успев наработаться и пописать вдоволь,

Антон Павлович приходил в столовую и молча, но многозначительно взглядывал на часы.

Мать тотчас же вскакивала из-за швейной машинки и начинала суетиться:

– Ах, батюшки, Антоша есть хочет!

Начиналось дерганье звонка в кухню, находившуюся в отдельном помещении.

Прибегала Анюта или Маша, и начинались приготовления к обеду. «Скорей, скорей!» Но

вот уже стол накрыт. Совсем идиллическая картина! От множества разных домашних

закусочек, приготовленных заботливой рукой Евгении Яковлевны, положительно нет на

столе места. Этот обильный стол воспет даже в одном из стихотворений Т. Л. Щепкиной-

Куперник. Нет места и за столом. Кроме пятерых постоянных членов семьи, обязательно

обедают и чужие. После обеда Чехов уходил в спальню, запирался там и обдумывал

сюжеты, если его не прерывал Морфей. А затем с трех часов дня и вплоть до семи вечера

трудились снова. Не нужно забывать, что это был тогда медовый месяц землевладения для

Чеховых, в крови которых все-таки текла крестьянская земледельческая кровь.

Самое веселое время в Мелихове – это были ужины. За ними, устав за день, вся

семья отдыхала и велись такие разговоры, на какие был способен один только Антон

Павлович, да еще в присутствии «прекрасной Лики», {246} когда она приезжала. Затем в

десять часов вечера расходились спать. Тушились огни, и все в доме затихало, и только

слышно было негромкое пение и монотонное чтение Павла Егоровича, любившего

помолиться.

Это идиллическое распределение времени приведено только к примеру. Оно не

всегда протекало так идиллически. Прежде всего – уставали ужасно: по новости, все

схватывались за сельское хозяйство с таким пылом, что к вечеру едва доволакивали ноги

до постелей. Я, например, выходил в поле каждый день в три часа утра, еще до восхода,

солнца, и сам пахал. Один раз так устали, что проспали колоссальный пожар рядом, бок о

бок с усадьбой, и никто во всем доме так и не услышал, как его тушили, как звонили в

колокол. Проснулись, – глядь, а сбоку вместо соседской усадьбы один только пепел.

– Братцы, куда девалась кувшинниковская усадьба?

Мы только переглянулись друг с другом.

Затем, с первых же дней, как мы поселились в Мелихове, все кругом узнали, что

Антон Павлович – врач. Приходили, привозили больных в телегах и далеко увозили

самого писателя к больным. С самого раннего утра перед его домом уже стояли бабы и

дети и ждали от него врачебной помощи. Он выходил, выстукивал, выслушивал и никого

не отпускал без лекарства; его постоянной помощницей, «ассистентом» была сестра

Мария Павловна. Расход на лекарства был порядочный, так что пришлось держать на свои

средства целую аптеку. Я развешивал порошки, делал эмульсии и варил мази, и не раз,

принимая меня за «фершала», больные совали мне в руку пятачки, а один дьячок дал даже

двугривенный, и все искренне удивлялись, что я не брал. Будили Антона Павловича и по

ночам. Я помню, как однажды среди ночи проезжавшие мимо Мелихова путники привезли

к нам человека с проколотым вилами животом, которого {247} они подобрали по дороге.

Мужик был внесен в кабинет, в котором на этот раз я спал, положен среди пола на ковре, и

Антон Павлович долго возился с ним, исследуя его раны и накладывая повязки.

Первая весна в Мелихове была холодная, голодная и затяжная. Пасха прошла в снегу.

Затем началась распутица. Дороги представляли собой нечто ужасное. При имении

находились только три заморенные клячи, при этом одна из них была с брачком: не шла

вовсе со двора. Другую, когда она была в поле, подменили дохлой, точно такой же масти:

вместо кобылы подложили мерина. Таким образом, пока мне не удалось дождаться первой

ярмарки и купить там сразу семерых лошадей, пришлось долгое время ездить на одной

только безответной кляче, носившей имя «Анна Петровна». Сена на десятки верст вокруг

не было ни клочка, пришлось кормить скотину рубленой соломой, но «Анна Петровна»

ухитрялась бегать на станцию и обратно, возить Антона Павловича на практику, таскать

бревна и пахать.

Надвигался голод.

Но никто из нас не унывал. Не прошло и трех месяцев, как все в усадьбе

переменилось: дом стал полной чашей; застучали топоры плотников; появилась скотина;

все весенние полевые работы были выполнены без опоздания и по всем правилам науки,

вычитанным из книжек. На огороде у Марии Павловны творились чудеса: зрели на

воздухе баклажаны и артишоки. Антон Павлович повеселел. Он уже мечтал о том, что

имение даст ему тысячу рублей прибыли, но засушливая весна и лето свели урожай на нет;

но и это никого из нас глубоко не затронуло. На огороде по-прежнему было прекрасно, а

тут вывелись гусенята, появилась новая телка альгаусской породы. Лейкин прислал из

Петербурга двух изумительных щенков, названных «Бромом» и «Хиной». Собранную

рожь, давшую едва сам-три, отмолотили на сво-{248}ей молотилке, отвеяли и тотчас же

послали на мельницу в Да-