Вокруг Чехова

аванс он был вне всякой конкуренции. Никто, кроме него, не мог сделать это так

артистически. При этом он умел получить непременно крупную сумму, тогда как от всех

прочих сотрудников редакторы отделывались только крохами.

– Единственное место, где нельзя получить аванса, – шутил Потапенко, приезжая к

нам, – это Мелихово. Здесь и я не сумел бы вымаклачить ничего.

Потапенко оказал большую услугу Антону Павловичу. Как известно, произведения

А. П. Чехова («В сумерках», «Хмурые люди» и так далее) издавала фирма А. С. Суворина.

Когда Чехову понадобились деньги и он хотел рассчитаться с ней, то бухгалтерия этой

фирмы ответила, что ему не только ничего не причитается за изданные фирмой книги, но,

наоборот, Антон Павлович еще состоит ее должником за типографские работы. Это очень

встревожило Чехова. Гостивший тогда в Мелихове {255} Игнатий Николаевич вызвался

разобрать это дело по приезде своем в Петербург, на месте. И

Исаак Ильич Левитан.

Фотография второй половины 1890-х годов.

Публикуется впервые.

Архив В. Н. Маштафарова. {256}

действительно, оказалось, что не Антон Павлович был должен фирме, а с самой фирмы

причиталось ему получить чистыми, кажется, свыше двух тысяч рублей.

В Мелихове у Антона Павловича, вероятно, от переутомления расходились нервы –

он почти совсем не спал. Стоило только ему начать забываться сном, как его «дергало». Он

вдруг в ужасе пробуждался, какая-то странная сила подбрасывала его на постели, внутри у

него что-то обрывалось «с корнем», он вскакивал и уже долго не мог уснуть. Но, как бы ни

было, приезд Лики и Потапенко сильно развлекал его. С Потапенко у него было очень

много общих литературных интересов, не говоря уже о том, что, кажется, и сам Потапенко

в ту пору переживал самые красивые свои дни. Потапенко пел, играл на скрипке, острил, и

с ним действительно было весело.

Обыкновенно случалось так, что когда он и Лика приезжали в Мелихово, то Лика

садилась за рояль и начинала петь входившую тогда в моду «Валахскую легенду» Брага.

О, что за звуки слышу я,

Сердце они пленяют

И на крыльях зефира к нам сюда

Как бы с небес долетают.

В этой легенде больная девушка слышит в бреду доносящуюся до нее с неба песнь

ангелов, просит мать выйти на балкон и узнать, откуда несутся эти звуки, но мать не

слышит их, не понимает ее, и девушка в разочаровании засыпает снова.

Обыкновенно вторую партию в этой легенде играл Потапенко на скрипке.

Выходило очень хорошо. В доме поют красивый романс, а в открытые окна

слышатся крики птиц и доно-{257}сится действительно одурманивающий аромат цветов,

щедро насаженных в саду нашей сестрой Марией Павловной.

Антон Павлович находил в этом романсе что-то мистическое, полное красивого

романтизма. Я упоминаю об этом потому, что романс имел большое отношение к

происхождению его рассказа «Черный монах».

Как-то раз, когда в летний, тихий, безоблачный вечер солнце красным громадным

кругом приближалось к горизонту, мы сидели у ворот, выходивших в поле, и кто-то из нас

поднял вопрос: почему, когда солнце садится, оно бывает краснее и гораздо больших

размеров, чем днем? После долгих дебатов решили, что в такие моменты солнце уже

всегда находится под горизонтом, но так как воздух представляет собой для него то же, что

и стеклянная призма для свечи, то, преломляясь сквозь призму воздуха, солнце становится

для нас видимым из-под горизонта, уже потерявшим свою естественную окраску и гораздо

больших размеров, чем днем, когда оно бывает над горизонтом. Заговорили затем о

мираже, о преломлении лучей солнца через воздух и так далее, и в результате возник

вопрос: может ли и самый мираж преломиться в воздухе и дать от себя второй мираж?

Очевидно, может. А этот второй мираж может дать собою третий мираж, третий –

четвертый и так далее, до бесконечности. Следовательно, возможно, что сейчас по

вселенной гуляют те миражи, в которых отразились местности и даже люди и животные

еще тысячи лет тому назад. Не на этом ли основаны привидения? Конечно, все это был

только юношеский разговор, граничивший со вздором, но решение таких вопросов было

для всех нас в Мелихове тогда очень интересным.

Я уже говорил, что обедали в Мелихове в двенадцать часов. Бывали дни, когда весь

дом погружался в послеобеденный сон. Даже Хина и Бром переставали бегать {258} и

засыпали. Как это ни

Мелихово. Флигель А. П. Чехова, построенный в 1894 г.

Рисунок С. С. Чехова. 1957.

Московский областной краеведческий музей. {259}

странно, каждую весну и каждый конец лета я всегда страдал бессонницами. Антон

Павлович говорил, что это во мне – атавизм, что это говорят во мне предки, которым из

поколения в поколение каждую весну нужно было вставать до зари, чтобы пахать, а

каждый конец лета, чтобы заниматься уборкой хлеба. Поэтому, чтобы покрепче спать

ночью, я, насколько хватало сил, старался не спать днем, хотя и очень хотелось.

Сижу я как-то после обеда у самого дома на лавочке, и вдруг выбегает брат Антон,

как-то странно начинает ходить и тереть себе лоб и глаза. Мы все уже привыкли к его

«дерганьям» во сне, и я понял так, что это его «дернуло» и он выскочил в сад, не успев

еще хорошенько прийти в себя.

– Что, опять, дернуло?– спросил я.

– Нет, – ответил он. – Я видел сейчас страшный сон. Мне приснился черных монах.

Впечатление черного монаха было настолько сильное, что брат Антон еще долго не

мог успокоиться и долго потом говорил о монахе, пока, наконец, не написал о нем свой

известный рассказ. Мне до сих пор непонятно и странно только одно: почему в письме к

Суворину от 25 января 1894 года (то есть, полгода спустя после описанного случая) сам

Антон Павлович говорит следующее: «Монах же, несущийся через поле, приснился, мне,

и я, проснувшись утром, рассказал о нем Мише». Эпизод этот произошел не утром, а в два

часа дня, после послеобеденного сна. Впрочем, дело было летом, а письмо было написано

зимой, так что не мудрено было и забыть. Да и сущность рассказа брата не в часе.

Шли месяцы, Мелихово менялось с каждым днем. Бывали моменты, когда всего

Антона Павловича положительно охватывала радость, но усилившийся геморрой не давал

ему покоя, мешал ему заниматься, наводил {260} на него хандру и мрачные мысли и делал

его раздражительным из-за пустяков. А тут еще стал донимать его и кашель. В

особенности он беспокоил его по утрам. Прислушиваясь к этому кашлю из столовой, мать,

Евгения Яковлевна, вздыхала и поглядывала на образ.

– Антоша опять пробухал всю ночь, – говорила она с тоской.

Но Антон Павлович даже и вида не подавал, что ему плохо. Он боялся нас смутить, а

может быть, и сам не подозревал опасности или же старался себя обмануть. Во всяком

случае, он писал Суворину, что будет пить хину и принимать любые порошки, но

выслушать себя какому-нибудь врачу не позволит. Я сам однажды видел мокроту писателя,

окрашенную кровью. Когда я спросил у него, что с ним, то он смутился, испугался своей

оплошности, быстро смыл мокроту и сказал:

– Это так, пустяки... Не надо говорить Маше и матери.

Ко всему этому присоединилась еще мучительная боль в левом виске, от которой

происходило надоедливое мелькание в глазу (скотома). Но все эти болезни овладевали им

приступами. Пройдут – и нет. И снова наш Антон Павлович весел, работает – и о болезнях

нет и помина.

Положение Мелихова на большой дороге из Лопасни в Каширу повлекло за собой то,

что к Антону Павловичу стали заезжать многие местные земцы и землевладельцы, были