Жизнь Витторио Альфиери из Асти, рассказанная им самим

Мнѣ представлялось нѣсколько способовъ для достиженія этой цѣли. Я имѣлъ возможность изъ года въ годъ

возобновлять полученное разрѣшеніе, и это было бы, ножа лз^?й, самымъ благоразумныйъ исходомъ, но онъ былъ нѣсколько сомнителенъ, и я не могъ вполнѣ положиться на него, такъ какъ при немъ я продолжалъ бы оставаться въ зависимости отъ чужой воли. Открывалась еще возможность прибѣгнз^ть къ изворотамъ и хитрости, расплатиться съ долгами, тайкомъ распродать свое имущество или реализировать его какимъ-нибз’дь другимъ образомъ, чтобы исторгнз’ть его изъ благородной тюрьмы. Но все это недостаточныя средства, при томъ не вполнѣ надежныя; они не приходились мнѣ по душѣ, можетъ быть, и потому еще, что не являлись крайними. Склонный по ха-рактерз' своему ожидать всегда худшаго, я стремился совершенно и сразу покончить съ этимъ дѣломъ, къ которому такъ или иначе пришлось бы возвратиться, или отказаться отъ славы искренняго и независимаго писателя. Необходимо было выяснить положеніе вещей и установить, могу ли я спасти хоть что-нибудь изъ имз^гщества съ тѣмъ, чтобы немедленно уѣхать и начать печататься за предѣлами отечества; я взялся горячо за дѣло. И провелъ его хорошо, несмотря на свою молодость и страстность. Дѣйствительно, если бы при деспотическомъ образѣ правленія, подъ эгидой котораго я имѣлъ несчастіе родиться, я началъ бы печатать заграницей хотя бы невиннѣйшія произведенія, дѣло могло принять сомнительный оборотъ, и мои средства къ сзчцествованію, слава и самая свобода всецѣло оставались бы въ зависимости отъ неограниченной власти того, кто, несомнѣнно, былъ бы уязвленъ моей манерой мыслить, писать и дѣйствовать съ благороднымъ презрѣніемъ свободнаго человѣка, и не сталъ бы, конечно, способствовать моимъ планамъ освобожденія отъ его владычества.

Въ Пьемонтѣ сз'ществовалъ въ то время законъ, гласившій: „Беззюловно воспрещается кому бы то ни было печатать книги и всякія другія изданія внѣ предѣловъ нашего государства безъ разрѣшенія цензуры, подъ зшро-зой штрафа въ шестьдесятъ скзщи или дрз^тгого, еще бо-

лѣе тяжкаго наказанія, вплоть до тѣлеснаго, если обстоятельства будутъ того настоятельно требовать для общаго назиданія¹¹.

Къ это-мз' закону присоединяется слѣдующій: „Подданные нашего государства не должны отлучаться безъ нашего письменнаго разрѣшенія".

Легко заключить, что я не могъ сдѣлаться писателемъ, продолжая оставаться подданнымъ. И я предпочелъ стать писателемъ. Относясь съ глубокой ненавистью ко всякимъ золовкамъ и промедленіямъ, я избралъ еамз^ю простую и краткую дорогу—при жизни отдать всю недвижимость, какъ свободнзчо, такъ и феодальную, что составляло двѣ трети моего имущества, моей законной наслѣдницѣ—сестрѣ Джуліи, вышедшей замз^гжъ, какъ я зоке говорилъ, за графа Кз^міана. Я сдѣлалъ это въ самой торжественной, беззжоризненно правильной формѣ, оставивъ за собой право на полученіе годовой пенсіи въ четырнадцать тысячъ пьемонтскихъ лиръ, равняющихся приблизительно 1400 флорентійскимъ цехинамъ, что составляло въ то время около половины всѣхъ моихъ доходовъ. Этого мнѣ казалось вполнѣ достаточнымъ, и другую половину я не считалъ слишкомъ дорогой платой за независимость моихъ мнѣній и за свободу моего пера и выбора мѣстожительства.

Но эта отдача имзщщства и выполненіе всей процедуры явилось для меня источникомъ сочнѣйшихъ непріятностей изъ-за разныхъ формальностей закона; онѣ надолго затянзчш дѣло, ведшееся на разстояніи, письменной волокитой. Требовалось, кромѣ всего прочаго, обычное разрѣшеніе короля, ибо въ этой богоспасаемой странѣ нѣтъ такого частнаго дѣла, кз^тда бы не вмѣшивался король. Надлежало, чтобы мзокъ моей сестры, дѣйствовавшій за нее и за меня, ползшилъ отъ короля позволеніе принять мой даръ и полномочія выплачивать мнѣ установленную ежегоднз^ю сумму, гдѣ бы я ни захотѣлъ поселиться. Для самыхъ близорукихъ глазъ было достаточно ясно, что главнымъ мотивомъ этого дара было мое рѣшеніе поки-нуть странз^г.

Отсюда вытекала необходимость заручиться разрѣшеніемъ правительства, которое по своему капризу всегда могло бы воспротивиться тому, чтобы пенсія уплачивалась мнѣ во время пребыванія моего заграницей.

Къ великому моему счастью король, имѣвшій понятіе о моемъ образѣ мыслей (самъ я давалъ не мало поводовъ замѣтить это), возымѣлъ большее желаніе отпустить меня, чѣмъ удерживать у себя.

Онъ сразу согласился на мое раззореніе и мы разстались очень довольные другъ другомъ: онъ тѣмъ, что потерялъ меня, я—тѣмъ, что нашелъ себя.

Но я нахожу нужнымъ упомянуть здѣсь объ одномъ очень странномъ обстоятельствѣ, на утѣшеніе моимъ врагамъ и чтобы дать возможность з'лыбнз’ться надо мной тѣмъ, кто, разобравшись въ себѣ, найдетъ себя болѣе разз^гм-нымъ и менѣе ребенкомъ, чѣмъ былъ я. По этому об-стоятельствз⁷, которое существовало на ряду съ проявленіемъ моей нравственной силы, умѣющій наблюдать и размышлять, безъ сомнѣнія, можетъ придти къ выводу, что нерѣдко въ человѣкѣ и, во всякомъ случаѣ, во мнѣ карликъ уживается съ гигантомъ. Но какъ бы то ни было, когда я писалъ „Виргинію" и книгз^г „О тиранніи", въ то время, когда я столь мужественно измѣнилъ жизнь и разбилъ цѣпи, приковавшія меня къ Пьемонтз^г, я продолжалъ носить мундиръ сардинскаго короля, хотя не имѣлъ никакого отношенія къ его королевству, и з^же четыре года какъ покинз'лъ военную служб}’. И что скажетъ мудрецы, когда я чистосердечно исповѣдзчось передъ ними въ томъ. что заставило меня его носить. Мнѣ казалось, что въ. этомъ костюмѣ з' меня болѣе интересный, болѣе молодцеватый видъ.

Смѣйся, читатель, это поистинѣ достойно смѣха.

И прибавь еще, что поступая такъ по-ребячески нелѣпо, я предпочелъ казаться болѣе красивымъ въ глазахъ другихъ, чѣмъ быть вполнѣ достойнымъ въ собственныхъ глазахъ.

Дѣло мое тянулось съ января по ноябрь 1778 года,

потому что я включилъ въ свой договоръ статью о замѣнѣ пяти тысячъ лиръ годового содержанія капиталомъ въ сто тысячъ пьемонтскихъ лиръ, которыя сестра должна была мнѣ выплатить. Здѣсь явились новыя затрудненія₎ превосходившія прежнія. Но, въ концѣ концовъ, король согласился, чтобы мнѣ выплатили эту сумму, и я сейчасъ же помѣстилъ ее вмѣстѣ съ другими деньгами въ весьма со-мнительныя французскія бумаги, дававшія пожизненную ренту. Какъ ни мало я довѣрялъ сардинскому королю, у меня не больше было довѣрія и къ королю христіаннѣйшему. Но мнѣ казалось, что раздѣливъ такимъ образомъ свое состояніе между двумя тиранніями, я рисковалъ меньше, и цѣною кошелька спасалъ, по крайней мѣрѣ, свободу пера и мысли.

Этотъ шагъ былъ рѣшительнымъ и важнымъ событіемъ моей жизни, и я всегда буду благословлять небо за счастливый исходъ его.

Но я сказалъ о немъ подругѣ лишь тогда, когда дарственный актъ былъ окончательно и безповоротно закрѣпленъ.

Мнѣ не хотѣлось подвергать, испытанію деликатность ея души, вызывая ее или на порицаніе моего рѣшенія, какъ несогласнаго съ моими интересами, или на одобреніе и похвалы ему, какъ благопріятствующемз' до извѣстной степени длительности и безопасности нашей взаимной любви (ибо этимъ рѣшеніемъ исключалась мысль покинуть ее въ будущемъ). Когда она узнала объ этомъ, то выразила свое порицаніе съ той простодушной искренностью, которая свойственна лишь ей; но такъ какъ Зоке ничего нельзя было измѣнить, она примирилась со всѣмъ происшедшимъ и простила мнѣ, что я скрывалъ отъ нея свои планы. Можетъ быть, это даже усилило ея любовь и з^гвеличило зъаженіе ко мнѣ.

Между тѣмъ, занимаясь строченіемъ писемъ и снова писемъ въ Туринъ, чтобы положить конецъ этой канители, этимъ препятствіямъ, которыя мнѣ ставилъ король, законъ и родные, рѣшивъ не отступать, каковъ бы ни

былъ исходъ моихъ попытокъ, я приказалъ Ильѣ, оставшемуся по моему распоряженію въ Туринѣ, продать движимость и серебро.

За два мѣсяца, которые онъ употребилъ на это, не теряя ни минз^тты, онъ выручилъ болѣе шести тысячъ цехиновъ и отправилъ ихъ согласно моему приказу переводомъ на флорентійскій банкъ.