Жизнь Витторио Альфиери из Асти, рассказанная им самим

Однако, наступившее лѣто придало мнѣ силъ, и я много работалъ. Лѣто—моя излюбленная пора, и чѣмъ больше жара, тѣмъ лучше мое самочувствіе, особенно въ творчествѣ. Въ маѣ того года я началъ небольшую поэмз^ въ октавахъ о герцогѣ Алессандро, убитомъ Лоренцино деи Медичи. Тема мнѣ очень нравилась, но она представлялась мнѣ въ видѣ поэмы, а не трагедіи. Я писалъ ее по частямъ, не давая полнаго развитія ни одной изъ нихъ для того, чтобы сначала вновь пріобрѣсти навыкъ къ риѳмѣ, который я утерялъ, имѣя такъ долго дѣло съ бѣлымъ стихомъ своихъ трагедій. Я сочинялъ также любовные стихи, то воспѣвая свою Даму, то изливая глз^гбо-кую скорбь, въ которую ввергали меня ея семейныя не-

пріятности. Посвященные ей и напечатанные мною стихи открываются сонетомъ, изъ котораго привожу первый стихъ:

№егі, ѵіѵасі, іп йоісе іиосо агйепіі, еіс.

Всѣ послѣдовавшіе за этими любовные стихи принадлежатъ ей, только ей, одной, потому что я уже никогда не воспою другой женщины. Эти произведенія могутъ быть зщачны и изящны болѣе или менѣе, но я думаю, что въ каждомъ изъ нихъ должна чувствоваться та безмѣрная любовь, которая рзжоводила мной при ихъ созданіи, и которая съ каждымъ днемъ сильнѣе разгоралась въ моемъ сердцѣ. Можетъ быть, она всего ярче вылилась въ строкахъ, написанныхъ во время долгой разлз'ки, которая насъ разъединила.

Возвращаюсь къ своимъ занятіямъ въ 1778 году. Въ іюлѣ, подъ вліяніемъ страстнаго порыва свободолюбія, я набросалъ трагедію „Пацци“ и вслѣдъ за ней „Донъ Гарсіа*. Вскорѣ за тѣмъ я задумалъ свои три книги ,0 Государѣ и литературѣ¹¹, распредѣлилъ матеріалъ на главы и даже написалъ первыя три. Но скоро замѣтилъ, что языкъ мой недостаточно богатъ для полной передачи моихъ мыслей, и потому я отложилъ эту работу, чтобы мнѣ впослѣдствіи не пришлось передѣлывать ее съ начала до конца, когда я возьмусь за ея исправленіе. Въ августѣ того же года по желанію моей возлюбленной и для того, чтобы сдѣлать ей пріятное, я началъ работать надъ „Маріей Стюартъ¹¹. Въ сентябрѣ я былъ занятъ переложеніемъ „Ореста* въ стихи, и тѣмъ закончилъ этотъ годъ, протекшій такъ содержательно.

1779.

Съ тѣхъ поръ дни мои протекали почти въ полномъ покоѣ; нарушали его лишь безпокойства о возлюбленной, которую подавляли домашнія непріятности; причиной ихъ былъ преетарѣлый, брюзжащій, безразсудный и вѣчно пьяный мужъ. Ея горести были моими, и заставляли меня переживать часы смертной тоски. Я имѣлъ возможность

ЖИЗНЬ ВИТТОРІО АЛЬФІЕРИ.

14

видѣть ее лишь по вечерамъ и иногда обѣдая у нея. Но мужъ постоянно присутствовалъ при этомъ, или находился въ сосѣдней комнатѣ. Онъ это дѣлалъ не потому, что подозрѣвалъ меня болѣе другихъ,—нѣтъ, такова была его постоянная система. Въ теченіе девяти лѣтъ, что прожили вмѣстѣ эти супруги, они ни разу не вышли изъ дому другъ безъ дрз^тга. Это могло бы, въ концѣ концовъ, наскучить даже двумъ юнымъ любовникамъ. Я сидѣлъ цѣлыми днями запершись у себя въ комнатѣ и только въ утренніе часы ѣздилъ для закрѣпленія здоровья верхомъ. Вечеромъ меня ждала тихая радость встрѣчи съ нею, радость, къ которой, з’вы! какъ я уже сказалъ выше, примѣшивалось острое чувство жалости къ ней, всегда печальной и подавленной. Не будь у меня этой упрямой сосредоточенности въ занятіяхъ, я бы не смогъ примириться съ подобными свиданіями. Съ дрз^тгой стороны, если бы меня лишили моего единственнаго утѣшенія—ея присутствія, услаждающаго горечь моего одиночества, я бы не могъ противиться этому непрекращающемуся пылу, этой ярости къ занятіямъ.

За 1779 годъ я написалъ въ стихахъ „Заговоръ Пацци“, задз^тмалъ „Розамунду⁷", „Октавію", „Тимолеона", написалъ прозой „Марію Стюартъ", „Дона Гарсіа", кончилъ первую пѣсню моей поэмы и значительно подвинз⁷лъ вторую.

Среди этихъ горячихъ и утомительныхъ работъ я, внимая голосу сердца, дѣлилъ свои досуги междз⁷ возлюбленной И ДВ3⁷МЯ отсутствующими ДР3⁷ЗЬЯМИ, которымъ изливалъ душу въ письмахъ. Одинъ изъ нихъ былъ Гори изъ Сіены, пріѣзжавшій два или три раза ко мнѣ во Флоренцію, другой—превосходный аббатъ Калузо, который къ серединѣ 1779 года тоже посѣтилъ меня во Флоренціи, куда его призывало отчасти желаніе насладиться въ теченіе года звз⁷ками очаровательной тосканской рѣчи, отчасти (и я горжусь этимъ) желанье повидать человѣка, любившаго его такъ сильно, какъ я. Къ тому же здѣсь было больше покоя и свободы для занятій, нежели въ

Туринѣ, гдѣ его осаждала стая братьевъ, племянниковъ, кз^тзеновъ и всякихъ постоянно емз' дознающихъ лицъ.

По своему мягкому и снисходительному характеру онъ, въ концѣ концовъ, принадлежалъ другимъ больше, чѣмъ себѣ. За годъ, что онъ жилъ во Флоренціи, мы видались ежедневно, проводя вмѣстѣ послѣобѣденные часы. Бесѣда необыкновенно пріятная и поз'чительная, незамѣтно для меня самого дала мнѣ гораздо больше нзокныхъ свѣдѣній, чѣмъ если бы я годами корпѣлъ надъ безчисленными книгами. Кромѣ того, я ему буду вѣчно благодаренъ за то, что онъ научилъ меня чувствовать и цѣнить красоту и безконечное многообразіе стиховъ Виргилія. Раньше я ограничивался бѣглымъ чтеніемъ его, а это все равно, что никакое для истиннаго пониманія этого изз^мительнаго поэта.

Я попытался (не знаю насколько удачно) ввести въ вольный стихъ моихъ діалоговъ постоянное разнообразіе гармоніи, чтобы каждая строфа отличалась отъ преды-дЗ^тщей и послѣдующей, и также, насколько это позволялъ духъ языка, пытался прибѣгнуть къ тѣмъ цезурамъ и перестановкамъ, которыя столь сильно и благотворно отличаютъ поэзію Виргилія отъ поэзіи Лзжана, Овидія и другихъ. Разницу между ними трудно выразить словами, но ее всегда чз'вствз'ютъ люди, близко стоящіе къ искз'сству. Я, въ самомъ дѣлѣ, очень нз^гждался въ развитіи формы, которая бы сдѣлала своеобразнымъ мой трагическій стихъ и дала бы емз' возможность стать на ноги исключительно силою структз’ры. Въ этомъ родѣ композиціи нельзя помогать стиху нагроможденіемъ періодовъ, образовъ, нельзя дѣлать обильныя перестановки, зчютреблять странные и изысканные эпитеты. Простыя и торжественныя слова должны составлять содержаніе стиха, придавая діалогу правдоподобіе и естественность. Всѣ эти мысли, быть можетъ, очень дурно здѣсь выраженныя, продолжали жить у меня въ головѣ, постепенно уясняясь, пока не вылились изъ-подъ моего пера въ Парижѣ, во время второго изданія моихъ сочиненій. Если благодаря чтенію, пониманію,

анализу красотъ Данте и Петрарки я научился легко и со вкусомъ рифмовать, то искусству владѣть бѣлыми стихами трагедіи (достигъ ли я его вполнѣ или только показалъ его возможности) я обязанъ лишь Виргилію, Чезаротти и самому себѣ. Однако, раньше, чѣмъ я окончательно не уяснилъ себѣ этого желаннаго стиля, мнѣ прѣшлось много путаться, идти ощупью, и избѣгая вялаго и пошлаго, впадать въ тяжеловѣсность и темноты. Объ этомъ, впрочемъ, я говорилъ подробно, когда описывалъ свою манеру писать.

Въ слѣдующій 1780 годъ я написалъ въ стихахъ .Марію Стюартъ', въ прозѣ „Октавію" и „Тимолеона". Изъ этихъ двухъ послѣднихъ произведеній одно было плодомъ чтенія Плутарха, къ которому я вернулся, дрз'гое же являлось истиннымъ дѣтищемъ Тацита, котораго я съ З'влеченіемъ читалъ и перечитывалъ. Кромѣ того, я въ третій разъ снова передѣлалъ и сократилъ „Филиппа". Но эта трагедія сохранила болѣе другихъ признаки своего темнаго происхожденія въ неясности 43'жой формы. Я продолжалъ „Розамунду" и „Октавію", которую мнѣ пришлось къ концу года оставить изъ-за мз'чившаго меня сердечнаго недуга.

Глава VIII.

БЛАГОДАРЯ СЛУЧАЮ, Я ВНОВЬ ВИЖУ НЕАПОЛЬ И РИМЪ, ВЪ КОТОРОМЪ И ПОСЕЛЯЮСЬ.

Моя Дама, какъ я уже много разъ говорилъ, жила въ постоянной тревогѣ. Ея семейныя горести только увеличились со временемъ, и постоянныя преслѣдованія мз'жа, наконецъ, привели къ ужасной сценѣ въ ночь св. Андрея, когда она вынуждена была искать защиты отъ его варварства, чтобы оградить свою жизнь и здоровье. И вотъ мнѣ пришлось вновь (что совершенно не въ моемъ характерѣ) всѣми средствами добиваться содѣйствія вла-