Жизнь Витторио Альфиери из Асти, рассказанная им самим

Убѣдившись, что я еще не достигъ цѣли, и что виною этому моя разсѣянная жизнь въ Туринѣ, гдѣ я почти не бывалъ наединѣ съ искусствомъ, я принялъ рѣшеніе вернуться въ Тоскану, въ которой мой языкъ скорѣе и легче сталъ бы болѣе итальянскимъ. Правда, и въ Туринѣ я никогда не говорилъ по-французски, но нашъ пьемонтскій діалектецъ, которымъ я безпрестанно пользовался, былъ не меньшей помѣхой для того, чтобы научиться думать и писать по-итальянски.

Глава IV.

ВТОРОЕ ЛИТЕРАТУРНОЕ ПУТЕШЕСТВІЕ ВЪ ТОСКАНУ, ИСПОРЧЕННОЕ ГЛУПОЙ РОСКОШЬЮ (УВЛЕЧЕНІЕ ЛОШАДЬМИ). ДРУЖБА СЪ ГАНДЕЛЛИНИ. РАБОТЫ, ВЫПОЛНЕННЫЯ ИЛИ ЗАДУМАННЫЯ ВЪ

СІЕНЪ.

Я пустился въ путь въ первыхъ числахъ мая, снабженный, какъ всегда, разрѣшеніемъ короля выѣхать за предѣлы любезнаго отечества.

Министръ, къ которомг я обратился за разрѣшеніемъ, отвѣтилъ мнѣ, что я уже былъ годъ тому назадъ въ Тосканѣ. „Потому-то я и намѣреваюсь вернуться туда и въ этомъ году", пояснилъ я. Позволеніе было дано, но самое это слово навело меня на мысли и планы, которые черезъ годъ я привелъ въ осуществленіе, и которые избавляли меня въ будущемъ отъ просьбъ такого рода. Такъ какъ это второе путешествіе было разсчитано на большій срокъ, чѣмъ прежнее, и такъ какъ къ мечтамъ моимъ о настоящей славѣ примѣшивалось и тщеславіе, я взялъ съ собой больше слугъ и лошадей, чтобы сразз^г играть двѣ роли, очень рѣдко совмѣстимыя—роль поэта и

вельможи.

Цѣлымъ поѣздомъ, состоящимъ изъ восьми лошадей и всего прочаго, соотвѣтствующаго обстоятельствамъ, я отбылъ въ Геную. Тамъ я съ багажомъ и маленькой коляской сѣлъ на корабль, отправивъ лошадей сухимъ путемъ черезъ Леричи и Сарцану. Онѣ благополучно прибыли раньше меня. Фелука, на которой я плылъ, почти у самого Леричи была отнесена назадъ вѣтромъ, и я былъ вынужденъ пристать въ Рапалло, всего въ двухъ станціяхъ отъ Генуи. Высадившись на берегъ, я не желалъ ждать благопріятнаго вѣтра для отплытія въ Леричи; оставилъ на фелукѣ всѣ свои вещи, кромѣ нѣсколькихъ рубашекъ, взялъ рзжописи, съ которыми больше не разставался, и одного изъ слугъ, и на почтовыхъ, по ужаснымъ дорогамъ каменистыхъ Апеннинъ, направился въ Сарцану, гдѣ встрѣтилъ своихъ лошадей и гдѣ пришлось поджидать фелуки еще восемь дней. Несмотря на то, что я могъ развлекаться лошадьми, изъ книгъ же со мной были только карманные Горацій и Петрарка, я очень скучалъ въ Сарцанѣ. Священникъ, братъ почтмейстера, одолжилъ мнѣ Тита Ливія, творенія котораі'о не попадали мнѣ въ руки со времени академіи, гдѣ я не могъ ни наслаждаться ими, ни понимать ихъ.

И хотя я былъ страстнымъ поклонникомъ краткости Саллюстія, меня живо захватила возвышенность сюжета и величавость рѣчей Тита Ливія. Прочитавъ у этого историка о смерти Виргиніи и пламенныя рѣчи Ицилія, я пришелъ въ такой восторгъ, что тз^тъ же у меня зародилась мысль о трагедіи. И я написалъ бы ее въ одинъ присѣетъ, если бы не былъ взволнованъ постояннымъ ожиданіемъ этой проклятой фелзжи, прибытіе которой могло прервать меня въ самый разгаръ сочинительства.

Здѣсь, для освѣдомленія читателя, я хочу разсказать, что я иодразумѣваю подъ словами, которыми такъ часто пользз'юсь—з а д у м а т ь, изложить и переложить въ стихи. За каждую изъ своихъ трагедій я принимаюсь троекратно, и это очень полезно въ смыслѣ времени, необходимаго для вынашиванія серьезнаго произведенія;

ибо, если оно дурно зачато, то трудно его привести къ совершенству.

Задумать трагедію это значитъ, по моему, распредѣлить сюжетъ по сценамъ и актамъ, и установить число дѣйствующихъ лицъ и мѣсто дѣйствія; потомъ на двухъ страницахъ плохой прозы пересказать въ послѣдовательныхъ сценахъ все, что они должны дѣлать и говорить. Взять эти листки бумаги, и соотвѣтственно зжазаніямъ, въ нихъ изложеннымъ, заполнить сценами и діалогами въ прозѣ всю трагедію, не отбрасывая ни одной мысли и со всѣмъ вдохновеніемъ, на какое способенъ, однако, мало заботясь о стилѣ, это я называю изложеніемъ. Подъ переложеніемъ въ стихи я разумѣю не только обращеніе прозы въ стихи, но также и выборъ съ помощью З'ма, до сихъ поръ бездѣйствовавшаго, лучшихъ мыслей среди длиннотъ перваго наброска, возведеніе ихъ до поэзіи и зщобочитаемости. Тутъ нзокно, какъ и во всякомъ другомъ творчествѣ, сглаживать, вычеркивать, мѣнять. Но если трагедія не задалась въ замыслѣ и развитіи, я сомнѣваюсь, чтобы ей можно было дать жизнь отдѣлкой деталей. Этимъ пріемомъ я пользовался во всѣхъ своихъ драматическихъ сочиненіяхъ, начиная съ „Филиппа", и я могу утверждать, что въ немъ заключается двѣ трети всей работы.

И дѣйствительно, если послѣ извѣстнаго промежутка времени, когда совершенно забывалось первоначальное распредѣленіе сценъ, мнѣ слзшайно попадался этотъ набросокъ, и я сразз^г 43'пствовалъ при каждой сценѣ грозный приступъ чувствъ и мыслей, которыя вдохновляли меня и, такъ сказать, заставляли работать: это значило, что мой планъ хорошъ и вытекаетъ изъ самыхъ нѣдръ сюжета. Если же, наоборотъ, я не находилъ въ себѣ энтз'зіазма, равнаго или большаго, чѣмъ тотъ, съ которымъ я набрасывалъ свой эскизъ, я мѣнялъ его или уничтожалъ. Но какъ только планъ былъ мною одобренъ, развитіе подвигалось очень быстро. Я писалъ по актз’’ въ день, иногда больше, и очень рѣдко меньше, и обычно на шестой день трагедія была готова, хоть и не вполнѣ закончена.

Такимъ образомъ, полагаясь исключительно на судъ собственнаго чувства, я никогда не приводилъ къ концу трагедій, для которыхъ у меня не находилось такого бурнаго энтузіазма, и, во всякомъ случаѣ, не перелагалъ въ стихи. Такова была судьба „Карла І-го“, за котораго я взялся тотчасъ послѣ „Филиппа", намѣреваясь изложить его по-французски; на третьемъ актѣ перваго наброска сердце мое и рз^тка настолько охладились, что перо совершенно отказалось продолжать работу.

То же самое произошло съ „Ромео и Джульеттой¹⁴; я написалъ ее цѣликомъ, хотя съ усиліемъ и отвращеніемъ. Спустя нѣсколько мѣсяцевъ, когда я захотѣлъ вернуться къ этому злополз'чному эскизу и сталъ перечитывать его, онъ такъ заморозилъ мнѣ сердце и поднялъ во мнѣ такой гнѣвъ, что вмѣсто скучнаго чтенія, я бросилъ рз*-копись въ огонь. Изъ характеристики этого метода, которую мнѣ хотѣлось дать здѣсь во всѣхъ подробностяхъ, вытекаетъ, можетъ быть, одно,—то, что въ общемъ всѣ мои трагедіи, несмотря на многочисленные недостатки* которые я самъ замѣчалъ, и тѣ, которыхъ я, быть можетъ, не вижз^т, имѣютъ одно дѣйствительное, или кажущееся достоинство: въ большинствѣ своемъ онѣ созданы однимъ порывомъ, завязаны однимъ заломъ, такимъ образомъ, что мысли, стиль, дѣйствіе пятаго акта, находятся въ полной гармоніи со стилемъ и мыслями четвертаго и въ той же послѣдовательности восходятъ къ первымъ стихамъ перваго акта; чтб, по меньшей мѣрѣ, поддерживаетъ вниманіе слушателя и внутренній жаръ дѣйствія.

Когда трагедія находится на такой ступени развитія, что поэту остается только перелить ее въ стихи и отдѣлить свинецъ отъ золота, ни тревожное состояніе З'ма, сопровождающее работу надъ стихами, ни страстное стремленіе къ изящному, столь трудно осуществимое, не могутъ уже мѣшать этому вдохновенному подъему, которому необходимо слѣпо ввѣряться при замыслѣ и созиданіи произведеній, исполненныхъ ужаса и страсти.

Если тѣ, кто придетъ послѣ меня, вынесз'тъ приговоръ,.

-что мой методъ привелъ меня къ цѣли болѣе удачно, тѣмъ другіе, это маленькое отстзчіленіе можетъ со временемъ поставить на путь истинный и закрѣпить силы какого-нибудь новичка въ искз^тсствѣ, которымъ я занимаюсь. Если же я впадаю въ ошибкз% дрз^ггіе восполь-з’ются моимъ методомъ, чтобы создать лз'чшій.

Возвращаюсь къ нити своего повѣствованія. Наконецъ, прибыла въ Леричи фелзжа, столь нетерпѣливо ожидаемая; получивъ свои вещи, я отправился изъ Сарцаны непосредственно въ Пизу, причемъ къ моему поэтическомз’ багажз⁷ прибавилась еще „Виргинія",—сюжетъ необычайно соотвѣтствующій моему настроенію. Я далъ себѣ обѣщаніе не оставаться на этотъ разъ въ Пизѣ дольше двз’хъ дней; отчасти потому, что надѣялся извлечь больше изъ пребыванія въ Сіенѣ, гдѣ лз’чше говорятъ и гдѣ меньше иностранцевъ; отчасти потомз’, что въ прошлое пребываніе въ Пизѣ, годъ назадъ, я почти влюбился въ •одну прекраснзчо дѣвицу изъ знатной семьи, щедро надѣленную дарами судьбы; родители охотно выдали бы ее на меня замзокъ, если бы я сдѣлалъ предложеніе. Но годы сдѣлали меня болѣе зрѣлымъ и это было з^тже не то время, когда въ Туринѣ я далъ согласіе зятю просить для меня Р3Ж3' молодой дѣвушки, которая къ томз^г же и отказала мнѣ. На этотъ разъ я не позволилъ бы просить за меня передъ той, которая, вѣроятно, не отвергла бы меня, подходила мнѣ по характеру и во всѣхъ другихъ отношеніяхъ и, вдобавокъ, не мало нравилась мнѣ. Съ той поры минуло восемь лѣтъ; худо ли, хорошо ли, я объѣздилъ ПОЧТИ ВСЮ Европзд и любовь къ славѣ, страсть къ работѣ, необходимость быть свободнымъ, чтобы сдѣлаться искреннимъ и безстрашнымъ писателемъ, были тѣми силами, которыя влекли меня мимо; вмѣстѣ съ тѣмъ сердце сурово заявляло, что довольно, слишкомъ довольно и того, что живешь подъ властью тиранніи одинъ, и что ни за какія блага не стоитъ въ этомъ положеніи становиться мз’жемъ и отцомъ.