Вокруг Чехова

Яворская, наконец, «умерла», то оказалось, что она была так нервно потрясена от своей

игры, что ей надо было успокоиться и прийти в себя. Театр опустел, погасили огни, а я все

сижу в ложе и жду.

Наконец Яворская пришла в себя, мы вышли втроем на воздух, и она объявила, что

ей еще нужно заехать к себе в «Лувр», чтобы смыть с себя грим и переодеться.

Мы отправились в «Лувр». Был уже двенадцатый час ночи.

А когда мы приехали наконец в дом Пороховщикова {214} к Тихомировым, то

вечеринка уже

Антон Павлович Чехов в конце 80-х годов.

Работа С. М. Чехова, гуашь, 1959.

Публикуется впервые. {215}

окончилась, вся публика разъехалась, и прислуга убирала со стола.

Так кончился для меня многообещавший вечер 12 января 1894 года.

На другое утро я встретился с братом Антоном у него в номере «Большой

Московской». Он посмотрел на меня с сожалением, мотнул головой и сказал:

– Эх ты!..

И больше ничего.

И действительно: эх я!

Был у нас в те времена и еще один знакомый: это – несравненный человек,

профессор политической экономии А. И. Чупров. Его очень любила молодежь, а

слушательницы Высших женских курсов Герье, в том числе и моя сестра Мария Павловна,

увлекались им. Это был необыкновенно порядочный человек, отличавшийся при этом

глубокой ученостью и огромным ораторским талантом. С безграничным участием

относившийся к учащейся молодежи, он вечно за кого-нибудь хлопотал, кого-нибудь

выгораживал и у правительства был на самом худом замечании. Я бывал у него, и мне

прежде всего бросалась в глаза та скромная, даже, пожалуй, бедная обстановка, в которой

он жил. А между тем, как профессор, он получал не мало. Говорили, что он очень

благотворил. Его отличительной чертой было то, что он решительно никому не отказывал

в услуге. Так, когда у меня захворал чахоткой товарищ и клиника отказалась его держать и

уже вызвала с дальнего юга его отца, чтобы он забрал его, как безнадежно больного, и увез

домой, – у этого отца положительно не было ни одной копейки не только чтобы увезти с

собой умиравшего сына, но даже досыта поесть в какой-нибудь грошовой кухмистерской

или столовой. А между тем на одни только билеты на проезд в третьем классе требовалось

для двоих около 40 рублей. Где их было взять? Я набрался храбрости и {216} по-

Кабинет А. П. Чехова в доме на Садовой-Кудринской.

Автолитография С. М. Чехова, 1959.

Гос. музей-заповедник А. П. Чехова в Мелихове.

шел к А. И. Чупрову. Так, мол, и так, помогите, дорогой Александр Иванович! Выручите,

профессор!

Он поправил на себе очки, откинулся на кресле назад и глубоко вздохнул:

– Что ж я могу для вас, голубчик, сделать?– ответил он. – Как раз и у меня-то самого

сейчас денег, как говорится, кот наплакал. Давайте раскинем умом!– Он подумал. – Вот

что, – продолжал он. – Рисковать – так рисковать! Я напишу сейчас записку к миллионеру

Аса-{217}фу Баранову, а вы снесите ее к нему на Новинский бульвар и, ничего не говоря,

суньте ему ее в дверь. Больше ничего!

Я отправился на Новинский бульвар, сунул Баранову записку в дверь и безнадежно

поплелся восвояси. Вечером я получил от Баранова конверт; в нем оказалась записка

следующего содержания: «В кассу Курского вокзала в Москве. Предоставить г-ну Чехову

для двух больных отдельное купе 1-го класса Москва – Таганрог».

На Новинском бульваре жил брат знаменитого драматурга А. Н. Островского, Петр

Николаевич. Когда Антон Павлович писал свою «Степь», А. Н. Плещеев сообщил ему из

Петербурга, что у него есть в Москве друг, именно Петр Николаевич Островский, который

обладает замечательным критическим талантом, но так робок, что боится выступать в

печати. При этом, писал А. Н. Плещеев, это поразительно добрый и образованный

человек. И действительно, вскоре после этого к нам пришел уже пожилой рыжий человек,

который отрекомендовался Петром Николаевичем Островским. Антон Павлович усадил

его, и между ними начался тотчас же чрезвычайно интересный разговор о литературе; я

сидел тут же и слушал его. Когда Петр Николаевич ушел, очень надымив в кабинете

плохой сигарой, то брат Антон Павлович сказал мне:

– Замечательный критик! А сколько погибло цивилизаций и великолепных

произведений искусства только потому, что в свое время не было хороших критиков!

Через несколько времени, окончив свою «Степь», Антон Павлович позвал меня к

себе и вручил мне ее со словами:

– Миша, отнеси это к Островскому, пусть он прочтет! {218}

Я понес рукопись к Петру Николаевичу на Новинский бульвар и имел удовольствие

познакомиться у него с сестрой и матушкой нашего великого драматурга. Меня приняли

очень ласково, причем Петр Николаевич убеждал меня изучать языки, а сестра его,

Надежда Николаевна, расспрашивала меня, в каких детских журналах я сотрудничаю.

Оказалось, что и она тоже пописывала детские рассказы.

Кажется, на другой или на третий день после того, как Чехов послал Островскому

только что законченную рукопись «Степи», Петр Николаевич сам занес к Антону

Павловичу его «Степь» и при ней толстое письмо. Он не вошел к нам в дом, а позвонил и

подал их через дверь, – вероятно, постеснялся из скромности. В конверте оказалась

пространная критика «Степи», которая очень понравилась автору своей деловитостью.

Говоря об Островских, мне хочется не забыть и того, что я знал об отношениях

старших братьев. У Александра и Петра Николаевичей Островских был брат Михаил

Николаевич, министр государственных имуществ, необыкновенный сухарь и самый

заядлый петербургский чиновник. Антон Павлович любил рассказывать про него

следующую историю.

– Бывало, драматург А. Н. Островский после представления какой-нибудь своей

пьесы в Александринском театре прображничает с актерами всю ночь и, когда уже

поздним утром возвращается с перегаром домой, вдруг вспоминает, что у него в

Петербурге есть брат-министр, которого по родству следовало бы навестить. Он

приказывает извозчику ехать прямо в министерство. Михаил Николаевич уже у себя в

кабинете. Докладывают. «Проси». Входит прокутивший всю ночь драматург.

Не отрываясь от бумаг, министр указывает ему на кресло и продолжает подписывать.

{219}

– Да, брат Миша, – начинает драматург, – и кутнули же мы здорово! Горбунов

сочинил такой, брат, монолог, что пальчики оближешь. А такой-то... черт его подери, был в

ударе и такое рассказывал, что до сих пор животики от смеха болят. А потом поехали к

цыганам... А после этого всей компанией отправились на Новую деревню и, чтобы не

мутило, выпили у какого-то лавочника по ковшу огуречного рассольцу. .

Министр резко откидывается на спинку кресла, бросает перо и сухо обрывает брата:

– Ничего я не вижу, Саша, в этом хорошего!

Драматург поднимается и с укоризной отвечает:

– А что ж, по-твоему, эти твои бумаги лучше?

И братья расстаются.

Из встреч в корнеевском доме я не забуду и следующую. Однажды вся наша семья

сидела наверху (мы кончали обедать), когда вдруг внизу послышался звонок. Сестра кого-

то ожидала, вышла из-за стола и стала спускаться вниз. Я ее опередил и, так как

пришедшему никто не отворял, сам отпер парадную дверь и впустил гостя. Это был

невысокого роста человек с окладистой широкой бородой.

– Я Короленко... – сказал он.

Боже мой! Короленко! Вот неожиданность!

Мы все уже давно были знакомы с его произведениями, увлекались ими, а «Сон

Макара» я знал чуть не наизусть.

В это время и брат Антон стал спускаться по лестнице вниз. Они познакомились, и