У Южного полюса

стало тихо-тихо, как в могиле.

Я кричал час за часом, голос мой становился все более и более

хриплым.

Кроме того, хотя на мне и была надета теплая шуба, я стал

мерзнуть. В голову приходили самые страшные мысли.

Сколько я смогу еще продержаться здесь, под землей? Ноги

стали затекать; время от времени я должен был менять их

положение. Оглядевшись кругом, я еще раз обдумал свое положение

и ясно понял его полную безнадежность. Я опять стал кричать,

пока не потерял голос. Потом ощупал свои карманы в надежде

найти остатки пищи... Обнаружил сперва смятую сигарету, потом

извлек из кармана вот этот ножик...

(Это был один из тех больших ножей, которые перед отъездом

из Норвегии я роздал всем участникам экспедиции.)

Нож заставил меня встряхнуться. Я начал выбивать им в

ледяной стене небольшие углубления. В эти углубления всовывал

носки своих башмаков, затем, опираясь спиной о

противоположную стену, подтягивался немного кверху и полз так между

гладкими ледяными стенами навстречу синевшей наверху щели.

Больше всего я боялся как бы не сломать нож. Если б лезвие

сломалось, то все было бы кончено.

Работа была не из легких. Местами расселина расширялась

настолько, что мне лишь с большим трудом удавалось

удерживаться между ледяными стенками и подтягиваться кверху. В

конце концов я так устал, что много раз был близок к тому, чтобы

сознательно упасть в бездну и тем самым положить всему конец.

Когда оставалось всего около 6 футов до выхода наружу, у меня

сделалась судорога. Я был на волосок от того, чтобы опять

сорваться.

Почти теряя сознание, добрался я до выхода наружу и вылез

на поверхность ледника, где и свалился.

Не знаю, сколько я там пролежал, но когда очнулся, была

ночь и мерцали звезды. Пес Ларе стоял надо мной и лизал мне

лицо...

— Да, я был близок к смерти,—закончил Савио рассказ, и

зажег недокуренную сигарету, которую нашел в пропасти в

своем кармане. Переход от трагического к комическому был

настолько внезапным и неожиданным, что я разразился громким

и продолжительным смехом. Это привело к тому, что спальные

мешки вокруг нас зашевелились и оттуда выглянули любопытные

лица. Всем захотелось послушать историю Савио.

Рассказам Савио мы привыкли всегда доверять, он редко

отклонялся от истины, однако нам показалось, что на этот раз

он несколько преувеличил в своем рассказе глубину падения.

Врач осмотрел грудную клетку и конечности Савио. Однако

Савио был настолько черен от дыма нашей жаровни, что только

после того как вымылся, можно было увидеть кровоподтеки и

синяки. Серьезных повреждений у него не было, но он находился

в таких расстроенных чувствах, что я искренне обрадовался,

когда услышал на рассвете, что он спокойно храпит в своем

спальном мешке.

На следующий день мы с помощью каната исследовали щель,

в которую свалился Савио, и нашли насечки, сделанные ножом

на глубине 62 футов.

Было прямо чудом, что он так легко отделался. Узкое место,

где Савио при падении задержался и застрял, было не более

6 футов в ширину; по обе стороны от него обрывистые края вели

в пропасть. Бросая внутрь куски льда, мы слышали стук от их

падения долго после того, как они пролетали мимо места, где

застрял Савио.

Пребывание на острове Йорк имело, несомненно, огромное

значение для целей нашей экспедиции. Правда, жизнь в

маленькой хижине была значительно труднее, чем в относительно

уютно оборудованных домах на мысе Адэр. Но используя остров Йорк

в качестве исходного пункта, мы получали богатый и ценный

материал. Это вознаграждало нас за те лишения, которым мы

подвергались.

Мы систематически совершали из маленькой хижины

короткие поездки на санях; постепенно нам удалось собрать

исключительно важные коллекции минералов. Сам я занимался в

основном топографической съемкой. В сопровождении Савио я

работал почти восемь недель в горах вокруг пика Сабин, и мне

удалось точно зафиксировать береговую линию бухты Робертсон.

С основной базой на мысе Адэр мы поддерживали постоянную

связь. Когда жизнь в маленькой хижине начинала слишком

тяготить отдельных моих спутников, я посылал их на санях на

основную базу. Это позволяло также перебрасывать наши коллекции

в надежное место. Когда уезжавшие возвращались, они

привозили с собой провиант и другие необходимые предметы.

На острове Йорк мы сильно страдали от мороза, но к концу

августа все же почувствовали, что становится теплее, особенно

в ясные дни, когда сияло солнце.

29 августа маленький, очень чувствительный термометр,

шарик которого мы зачернили тушью, выставленный прямо на

солнце, показал —3° Ц, в то время как температура в тени

составляла —27° Ц.

В тот период Берначчи, Гансон и Элефсен находились на

основной базе. Поскольку мне нужно было продовольствие,

некоторые инструменты и фотографические пластинки, я послал на мыс

Адэр Фоугнера и лапландца Муста с тем, чтобы оттуда приехали

Берначчи и Элефсен. Я ожидал прибытия Берначчи в начале

сентября, однако он с Элефсеном появились на острове Йорк

только в середине месяца в полуночную темень.

После нескольких суток метели, в течение которых нам

пришлось лежать без дела в хижине, занесенной снегом, в этот день>

пока было светло, мы напряженно работали. Под вечер,

расположившись вокруг очага, в котором ярко пылал тюлений жир,

мы задумчиво созерцали языки пламени и потягивали трубку

мира. Вдруг раздался собачий лай, и вскоре после этого Берначчи

и Элефсен втиснулись в хижину, заняв два последних свободных

места.

Мне не терпелось услышать новости с мыса Адэр—нашей

столицы, однако я не предвидел, что друзья привезут роковую

весть.

После того как Берначчи скинул с себя меховые одежды, так

что стало видно его самого, он начал свое сообщение:

— В ночь на 31 августа,—рассказывал Берначчи,—Гансон,

Элефсен и я чуть не задохлись в доме на мысе Адэр."

Как обычно, мы улеглись на наши койки примерно в 11 часов

вечера, оставив несколько углей догорать в печи.

Рано утром Гансон разбудил нас, окрикнув меня по имени.

Я тотчас вскочил с койки. Не успел я коснуться ногами земли,

как все поплыло вокруг, голова страшно кружилась, воздуху

не доставало.

Я инстинктивно понял: нам угрожает опасность задохнуться

от угарного газа. Последним усилием воли я бросился к двери

и распахнул ее. Затем я потерял сознание и больше ничего не

помню до того момента, когда моих губ коснулась чашка с

вином, каковое я благополучно проглотил.

Надо мной стоял бледный Элефсен, едва держась на ногах,

и выглядел так, будто он сейчас грохнется в обморок. С ним про-

изошло то же, что со мной. Свежий воздух из открытой двери

привел его в чувство. Элефсен, почувствовав, что теряет сознание,

бросился наружу, где быстро пришел в себя.

Хуже всех пришлось Гансону. Его непрерывно рвало. По

всей видимости, он сильно страдал. На лбу выступили капли

холодного пота. Он то и дело терял сознание, и мы боялись за

его жизнь.

Однако после ему стало лучше, и он крепко заснул.

Мы с Элефсеном начали искать причину этого неприятного

происшествия и обнаружили, что направление ветра за ночь

переменилось и ветер стал задувать в дымовое отверстие. На нашу

беду, ложась спать, мы оставили огонь в печке. Поскольку

дымовой клапан продолжал находиться в прежнем положении,

угарный газ стал проникать в комнату и заполнил ее. Ввиду того,

что помещение было плотно закрыто, в него почти не проникал