Самсон. О жизни, о себе, о воле

Я пробежал глазами по строкам и не поверил. Там писалось, что мой кореш по первой ходке Семен оказался сукой и что это он завалил Давида по указке Глыбы. Еще не до конца понимая, что прочитанная малява стала моим спасением от неминуемой смерти, я поднял глаза и посмотрел на воров. Неожиданно мое тело охватила мелкая дрожь, которую я не смог сдержать, как ни пытался. Увидев мое смущение, один из воров вытащил из-под стола бутылку водки и пустой стакан. Налив его до краев, протянул его мне:

– Пей! Не тушуйся. Такое с каждым может быть.

Одним махом я опрокинул водку в себя. Через секунду почувствовал, как стали отпускать нервные оковы, в голове появился туман.

– Сейчас иди отдыхай, а завтра мы снова встретимся, надо кое о чем перетереть, – уже как-то по-отечески сказал Горец и сам, подойдя к двери, костяшками пальцев вызвал постового.

В мгновение ока в проеме появилось испуганное лицо пупкаря. Он, видимо, еще не знал, увидит меня живым или нет. Наши глаза встретились, и он сделал глубокий выдох.

– Отведи его в хату, а завтра переведешь ко мне в камеру, – приказным тоном сказал вор.

– Все сделаем, Горец, – ответил постовой, и я покинул сходняк.

На следующий день меня перевели в камеру к Горцу, и следующие три года я провел бок о бок с этим человеком…

«Каждый из воров, безусловно, заслуживает отдельного рассказа о себе, но я, сын, хочу рассказать тебе именно о Горце. Я уверен, что мой рассказ поможет тебе в будущем по-иному взглянуть на людей кавказской национальности, и именно дагестанцев…»

Магомед Батуев, как звали вора с погонялом Горец, был родом из Дагестана. Он являлся старым вором и имел немалый вес. Редко кто из дагестанцев становился вором в законе. Дело в том, что «даги», как и «чехи», всегда придерживались патриархальных обычаев и не признавали ни уголовных традиций, ни титулов. Они всегда держались обособленно не только на воле, но и на зоне, составляя как бы отдельную касту, с которой приходилось считаться даже блатным. И воровскую политику у них проводили не люди с богатым уголовным прошлым, а исключительно выдвиженцы родов – их назвали старейшинами. Распоряжения вождей клана не подлежали обсуждению. Их выполняли так же беспрекословно, как приказы смотрящего на зоне. Их всех связывали невидимые нити, и как только одному из них угрожала какая-нибудь опасность, удержать остальных не могли ни заборы локалок, ни колючая проволока вокруг заборов.

Возможно, и Магомед Батуев со временем стал бы старейшиной своего рода. Для этого у него имелись все необходимые качества – воля, обаяние и безукоризненная родословная. Его предки не ломались ни при царских генералах, ни тем более при партийных боссах. Но судьба распорядилась по-другому. В четырнадцать лет он пошел по малолетке за убийство. Магомед прирезал сожителя своей бабушки, посмевшего влепить ей оплеуху. Причем он не собирался пускаться в бега, искренне считая, что поступил правильно и совершил благое дело. Поэтому, когда в отделении милиции седой капитан с отеческой укоризной поинтересовался: «Что же ты наделал, сучонок? Зачем человека жизни лишил?», – Магомед, не опуская черных, как смоль, глаз, гордо ответил:

– Я заступился за честь женщины.

В этих словах был весь Батуев, и мало что изменилось в его мировоззрении даже по прошествии времени. Несмотря на благородную седину, посеребрившую ему виски, он остался все тем же горячим юношей, не способным на компромисс. Если он любил – то пламенно. Если ненавидел – то до мышечных судорог.

Волей обстоятельств он невольно стал вникать в сложную систему уголовных понятий. Незаметно для самого себя Батуев не только принял установленные на зоне порядки, но и сумел вжиться в них, и за пятнадцать лет заключения одолел все ступени уголовной карьеры, побывав и быком, и пацаном, и смотрящим, и паханом.

Тюрьма никогда не признавала национальностей, и поэтому в лагерной элите одновременно могли быть и азербайджанцы, и армяне, и татары, и русские. Поэтому, когда в среде блатных оказался дагестанец, многие восприняли эту новость равнодушно. Лишь когда Магомед проявил себя настоящим вором и на деле доказал, что тюрьма ему мать родная, и законники, отмечая его благие поступки перед миром, предложили вступить в воровской орден, весь блатной мир России немного опешил: не бывало еще среди дагестанцев воров в законе. И только когда со всех концов России в пермскую колонию, где Магомед отбывал очередной срок, полетели малявы с одобрением, стало ясно, что он личность в воровском мире весьма уважаемая. Так что ни у кого не возникло сомнений, что вором в законе он стал вполне заслуженно, хотя бы даже потому, что никто не мог вспомнить даже одного случая, когда бы он поступил вразрез с понятиями. О таких говорят: душа у него чиста.

Коронация Магомеда напоминала посвящение в рыцарское братство. Приняв сан коронованного вора из рук самых именитых законников, он был обязан изменить свое прежнее погоняло, и сходняк, где решалась его участь, дал ему новое имя – Горец. Новое погоняло должно было свидетельствовать о том, что с этого дня вор вступает в иную жизнь, которая должна решительно отличаться от прежней. С тех пор его величали не иначе как Горец.

…После крытки я вернулся на зону уже человеком на положении. Даже то, что я просидел с вором в законе в одной камере три года, многое о чем говорило. Провожая меня в лагерь, Горец, похлопав по плечу, сказал:

– Ну что ж, Самсон, езжай на зону, обживайся и жди нашей малявы. Буду разговаривать с остальными, чтобы короновать тебя в самое ближайшее время.

Признаюсь честно, что радости моей не было предела. Все, к чему я стремился столько лет и ради чего прошел столько испытаний, наконец-то воздастся по заслугам.

– Постараюсь оправдать ваше доверие, – ответил я.

Но моим мечтам не суждено было сбыться в ближайшее время, так как сразу после моего отъезда на зону Горец скоропостижно скончался. Что послужило причиной, осталось загадкой, но так или иначе мое коронование отодвинулось еще на пару лет. Дело в том, что на зоне, где мне предстояло провести следующие шесть лет, смотрящим был вор в законе по имени Платон. Родом он был из Ростова и прекрасно знал и Тихона, и Ермака, и многих других воров Ростовской области. Конечно же, он ознакомился со всеми малявами, которые я привез с собою, но его вердикт был таков:

– Безусловно, Самсон, ты заслуживаешь звания вора, в этом сомнений нет, но вот твой возраст…

– А при чем тут мой возраст? – удивился я.

– Молод ты еще, Самсон. Это, знаешь, как у монахов. Приходит человек в монастырь и просит разрешения совершить обет и постриг в монахи, то есть посвятить всю свою будущую жизнь служению Богу. А это значит, ни тебе семьи, ни тебе вольной жизни, ничего. Только узкая келья и молитвы с утра до вечера. Не каждый человек способен отречься от всего мирского и самолично заточить себя за высокие заборы монастыря. Поэтому, прежде чем принять такого человека, собирался совет из сорока священников, которые обстоятельно, в течение нескольких часов разговаривали с этим человеком, пытаясь понять, действительно ли он готов расстаться с мирской жизнью или же это всего лишь сиюминутное решение, пусть даже и вызванное каким-то горем.

К примеру, потерял человек всех своих близких в какой-нибудь катастрофе и думает, что ему теперь незачем жить на этом свете. Но и руки наложить на себя считает большим грехом. Значит, остается только в монастырь. В тот момент ему кажется, что это единственный выход. Но священники начинают объяснять, что пройдет пять, десять, двадцать лет, душевная рана затянется, и тут вдруг захочется начать свою жизнь сначала. Вновь завести семью, заиметь детей. А обет-то уже совершен, и обратной дороги нет. Тогда получится, что человек будет сам себя внутри бичевать за то, что в свое время не выбрал другой путь. Вот поэтому, Самсон, каждый год на одно место в монастырь претендуют до ста человек, а попадает туда только один. Именно тот человек, который действительно решил пройти этот путь и никогда ни в какой момент не засомневается в своем выборе.