Самсон. О жизни, о себе, о воле

– Оставь человека. Видишь, не до прогулки ему сейчас.

– Сегодня приказано всех из хат выводить. Глыба приказал, – как бы извиняясь, ответил охранник.

– Слышал, братан? Придется идти! – повернув голову в сторону Давида, крикнул я.

Ответа не последовало.

Когда же наконец один из охранников подошел к нему и, схватив за плечо, повернул к себе, все увидели, что у него в груди торчит заточка. Глаза смотрели в потолок; в них застыло спокойное удивление, как будто бы Давид не ожидал, что его смерть придет именно в этот момент. Было видно, что умер он мгновенно. И явно знал нападавшего. В нашей хате сидели только «свои», и поэтому понять, чьих это рук дело, было невозможно. Менты быстренько раскидали нас по одиночкам, и началось следствие. Набежали опера с дознавателями и стали дергать нас по одному на допрос. Как назло, мы накануне влегкую поцапались с Давидом, но это для ментов была уже зацепка.

– Скор же ты на расправу, Самсон, – не успел я зайти в допросную, сказал Глыба и, прищурившись, усмехнулся. – Быстро порешил своего кента…

– Горбатого лепишь, начальник. Никого я не порешил. А уж тем более своего кореша. Если тебе неизвестно, то могу пояснить. Для того чтобы кого-то лишить жизни, нужны весомые аргументы, а не простая ссора. Это у вас, мусоров, никаких понятий. Можете ни за что человека на тот свет отправить. Не своими руками, так чужими точно, – намекнул я главному оперу, что догадываюсь, чьих это рук дело.

– Не знаю, о чем ты, но вот судмедэкспертиза показывает, что на заточке твои отпечатки пальцев, так что сам понимаешь, долгожданная свобода будет у тебя еще не скоро. К тому же перед братвой придется ответ держать, за что ты уважаемого человека завалил.

– Сука, – процедил я сквозь зубы, окончательно понимая, что таким гнилым образом Глыба решил рассчитаться со мной за свое унижение в бараке.

В тот момент я больше переживал не из-за того, что мой оставшийся срок, скорее всего, увеличат вдвое, а из-за того, что не смогу доказать свою невиновность. Ни ментам, ни братве. И еще я никак не мог взять в толк, кто это вообще мог сделать. И зачем. Что это? Роковая случайность или спланированная акция, чтобы загрузить меня по полной? Ведь если это не случайность, то получалось, что рядом со мной все это время жил гад, который в нужный момент по ментовскому приказу не только лишил жизни Давида, но и меня подставил.

– Уведите! – вывел меня из размышлений голос Глыбы.

Дальше был суд, на котором присутствовали всего два человека – судья и прокурор. Несколько вопросов, несколько ответов – и вот уже меня ведут в камеру с новым сроком. Теперь мне предстояло провести в заключении еще шесть лет, кроме своих трех. Итого девять. Причем следующие три мне предстояло пробыть на крытке, то есть на крытом режиме, где жизнь тоже не сахар. Я ехал по этапу, и все мои мысли были только об одном: смогут ли мне поверить на воровском сходняке, когда встанет вопрос о моей порядочности? Сумеют ли воры понять, что все произошедшее – не более чем ментовская подстава? В такие моменты никакие прежние заслуги уже не играют роли, так как на тюрьме человек может ошибиться только один раз. И никто не станет разбираться, почему это произошло. Так было всегда. Слово оставалось только за теми, кто в данный момент решал твою судьбу. А это могли быть люди, которые видели тебя, например, в первый раз и не могли знать тебя как человека. А тогда все говорило против меня. В свое время Давид претендовал на место смотрящего, но братва выбрала меня после того, как пришла малява от воров. Опять же ссора накануне убийства… Все говорило против меня.

На крытке, где в основном сидят авторитеты, тоже своя жизнь и свои законы. После того как меня определили в одну из камер и я, пройдя все тюремные экзекуции, начиная от досконального шмона и кончая баней, все же смог попасть в свою хату, за мной пришли. После отбоя дверь в камеру открылась, и постовой негромко сказал:

– Кузнецов, на выход.

Я не спал, зная, что за мной должны были прийти.

– Руки за спину и вперед, – так же тихо проговорил постовой, показывая, куда идти.

Пройдя несколько камер, он остановил меня.

– Тебе сюда, – показал он на дверь; посмотрев по сторонам, быстро открыл ее и кивнул головой на проем.

Камера, куда я попал, была небольшой, всего на шесть человек. Я успел заметить, что на шконках не было матрацев, а значит, каждый из присутствующих здесь попал сюда на время сходки. На меня смотрели несколько пар глаз. Все присутствующие авторитеты были далеко не молоды. По их лицам и взглядам не трудно было догадаться, что каждый из них провел как минимум половину своей жизни в заточении. Колючие взгляды работали, словно рентген, изучая меня с ног до головы. Я уже давно был готов к этим разборкам и поэтому контролировал не только каждое свое слово, но и каждый жест. Я знал, что сейчас будет решаться моя судьба, и это решение может зависеть от случайно брошенного взгляда, когда сидящие передо мною люди могут засомневаться в моей правоте.

– Я Горец, а это мои братья, – обвел рукой присутствующих за столом воров один из них. – Вот, Самсон, собрались мы здесь, чтобы разложить все по понятиям и выяснить, кто ты: порядочный арестант или дешевый фраер, способный в любую минуту воткнуть заточку в каждого, кто тебе не нравится?

– Я весь перед вами. Задавайте вопросы – отвечу за любой свой поступок и за каждое свое слово. Я всегда жил по воровским понятиям, которые гласят, что жизни лишать можно только в исключительных случаях. А у нас с Давидом ничего подобного не было.

– Но ведь в свое время он тоже хотел стать положенцем? – раздался голос другого вора.

– В тюремной жизни от нашего желания мало что зависит. Меня выбрала братва, и если бы она предпочла его, то, поверьте, для меня ничего не изменилось бы. Как известно, можно быть достойным смотрящим и уважаемым авторитетом без всяких званий, когда к твоему слову прислушиваются больше, чем к слову недостойного смотрящего, – спокойно ответил я.

– Что верно, то верно… И все-таки, как ты считаешь, кто, если не ты, завалил Давида? – спросил Горец, начавший разговор.

– Это не считалка, чтобы ее считать. Будут основания, тогда можно и назвать имя гада, а так… – Я развел руками, показывая, что вопрос не по адресу.

– Понятно, – протянул Горец. – Только, Самсон, такая вот незадача получается… – он потер лоб рукой, на которой виднелись воровские наколки. Было видно, что следующие произнесенные слова дадутся ему непросто. – Не убедил ты нас, Самсон. Никаких аргументов в твою пользу мы не услышали. Мы тебя, конечно, где-то понимаем, но и ты нас пойми. Если мы безо всяких оснований скажем, что это не ты завалил Давида, у многих возникнут сомнения. Пойдут кривотолки разные…

Я слушал старого вора, а в моей голове крутилась только одна мысль: «Какой приговор мне вынесут? Убьют? Смерть за смерть?»

Как в тумане, я видел, как вор поднялся со своего места, и в его руке сверкнула финка. Я стоял как вкопанный, наблюдая, как он приближается ко мне. Неужели это конец? Но это же несправедливо! Я же действительно не убивал своего кореша Давида! Вот сверкающая сталь остроконечной пики уже совсем близко. Осталось только сделать короткий взмах, и она войдет мне точно в сердце. Потом меня, скорее всего, запихнут в какой-нибудь мешок и закопают за тюремной оградой. Так всегда делалось с теми, кого приговаривали воры в законе. Закричать? Позвать на помощь? Нет! Умри как порядочный арестант, и пусть потом все узнают правду!

Как во сне, я услышал какой-то звук, и в это время Горец повернул голову в сторону двери. Краем глаза я видел, как в проеме появился постовой и что-то отдал вору. Тот вернулся за стол. Моя смерть была отсрочена на какие-то минуты. И вдруг я увидел, как суровые лица воров смягчились, а один из них, подойдя ко мне, положил руку на плечо, подталкивая к столу. На ватных ногах я проследовал вместе с ним.

– Вот, Самсон, читай! – Горец протянул мне маляву.