Самсон. О жизни, о себе, о воле

– Присаживайся, – кивнул Семен на шконку напротив. – Как добрался?

– Нормально, – ответил я, присаживаясь напротив смотрящего.

– Наслышаны мы о тебе, Самсон. Успел ты себя зарекомендовать с положительной стороны. За активистов срок не добавили?

– Оставили прежний.

– Повезло… Ну что ж, введу тебя в курс дела, а там ты сам решай, как будешь дальше жить, – резко сменив тему, начал смотрящий. – Зона, куда ты попал, хоть и считается черной, но все же здесь не все так, как хотелось бы. Менты всеми правдами и неправдами стараются взять верх, поэтому при каждом удобном случае бросают братву в карцер. Кроме того, общий режим есть общий режим, и многие мужики еще не до конца понимают, к какому берегу им прибиться. Менты обещают условно-досрочное освобождение, и многие на это подписываются, забывая об элементарных понятиях, отказываясь пополнять зоновский общак. Так что сразу предупреждаю, Самсон, придется непросто.

– А я и не надеялся, что попаду на курорт, – был мой ответ.

– Ответ твой я понял, поэтому пока отдохни с дороги. Пацаны тебя сейчас в баню сопроводят, потом поедим, а потом уже и поговорим более основательно. Идет? – Семен протянул мне руку.

– Нормально, – ответил я на рукопожатие.

С этого дня началась моя жизнь на взросляке. Действительно, поначалу было непросто. Менты при каждом удобном случае старались определить меня на кичу, так что, считай, весь первый год я оттуда практически не вылезал. Это сейчас, когда наше правительство стало равняться на Запад, более-менее соблюдать права человека, на зонах постепенно улучшаются условия содержания. А вот раньше там был только один закон – закон хозяина и оперативной части, которые всячески боролись с блатными. К примеру, в карцерах создавались такие условия, что обычному сидельцу достаточно было одного раза, чтобы понять: лучше туда больше не попадать. В маленьком помещении полтора на полтора метра, стены которого были покрыты грубой штукатуркой, не было практически никаких условий для сна. То есть это была настоящая бетонная коробка. Перед тем как посадить в нее очередного нарушителя, на пол выливали ведро воды. Это делалось для того, чтобы полностью исключить любую возможность отдыха днем. Ты мог только либо стоять, либо делать два шага от стены до стены. На ночь, естественно, отстегивались нары, и ты мог немного поспать, но весь день был вынужден проводить на ногах. И так продолжалось пятнадцать суток. Также нарушителям устраивали «день летный, день пролетный», то есть кормили через сутки – отсюда и пошло название. И если многим хватало одного раза побывать на киче, чтобы уяснить для себя, что лучше – жить по правилам, установленным администрацией, или вот так вот мучиться, то братва, а в том числе и я, так или иначе всегда шла вразрез с любыми зоновскими порядками. Поэтому мы и были постоянными клиентами этого, с позволения сказать, заведения.

Но, как говорится, все рано или поздно заканчивается. Закончился и мой срок. Мне предстояло выйти на свободу, где я не был целых четыре года. Я прекрасно понимал, что многое в том мире за прошедшее время изменилось, но и сам уже не был тем мальчишкой, которого все знали как Сергея Кузнецова. Теперь это был молодой человек с жизненным опытом, которого с лихвой могло хватить на пару обычных жизней. Я уже не походил на того бесшабашного доверчивого пацана, готового в любую минуту прийти человеку на помощь. В моем взгляде появилась та жесткость, которая неизбежно вырабатывается у тех, кто прошел тюрьму и зону. Этот взгляд сохраняется у человека на всю оставшуюся жизнь. Я бы назвал его своеобразным отпечатком зоновской жизни. Те, кто наталкивается на такой взгляд, либо теряются, не зная, как им себя вести, либо стараются быстрее избавиться от общества бывшего сидельца. Из-за этого у вчерашнего заключенного, только что вышедшего на свободу, исподволь формируется психология изгоя. Не случайно его окружение, как правило, складывается из таких же «бывших», как он сам. По большей части отсюда и рецидив преступлений со стороны освободившихся из зоны. Им начинает казаться, что только там они могут чувствовать себя свободно. Там, где их уважают, где с ними считаются…

Не обошло стороной это состояние и меня.

Освобождение обрушилось на меня внезапно. В ночь перед выходом на свободу я совершенно не спал, все время думая о том, что меня ждет на воле. Но сколько ни думал я, ни гадал, все равно не мог себе представить той настоящей жизни, поскольку все изменилось – и в первую очередь изменился я сам. Прежние приятели казались мне теперь желторотыми птенцами, а авторитетные урки нашего города пока не могли принять меня как равного. Срок на общем режиме был всего лишь первой, весьма незначительной ступенькой в воровском мире. Только после двух-трех ходок настоящие авторитеты могли обратить на тебя внимание. Безусловно, они знали все о твоей жизни за решеткой и наблюдали за твоими «подвигами», но вот только никто не спешил с выводами. Они могли несколько лет присматриваться к тебе, стараясь понять, что на самом деле тобою движет и готов ли ты пройти до конца однажды избранный путь. Многие из тех, кто изначально становился на воровскую, блатную стезю, даже через десять лет могли отказаться от нее. И многие открещивались, не в силах больше терять здоровье на кичах, жить какой-то непонятной, волчьей жизнью, одной ногой постоянно находясь в тюрьме. Кто просто ломался, кто ссучивался. Вот поэтому воровское сообщество с некоторых пор не спешило приближать к себе новичков, особенно тех, кто, как говорится, еще вдоволь «не нюхал пороху». За воротами меня никто не встречал. По письмам я знал, что мать болела, а друзья, с которыми я расстался четыре года назад, просто не знали, где я нахожусь. В определенный момент я перестал поддерживать с ними всякую связь, считая, что теперь у каждого из нас своя жизнь – у них своя, а у меня своя.

Поначалу я наслаждался свободой, как простой баклан, вырвавшийся из-под пристального внимания караульных вышек: кутил с бабами, сорил деньгами, которые валились на меня невесть откуда. Навещал старых приятелей, быстро обзаводился новыми. Но очень скоро от всего этого устал и все чаще ловил себя на мысли о том, что начинаю если не тосковать, то уж скучать по зоне. Это точно. Скажешь кому-нибудь – не поверят. Но все было именно так. Здесь, на воле, я был одним из многих. Я терялся в толпе. На меня не обращали внимания. А там, на зоне, я был личностью, с мнением которого считались. И от этой ностальгии по жесткому лагерному порядку становилось тошно. Мне все чаще начали сниться наш барак, Жиган, зоновские «движухи». И вообще, чем та жизнь хуже этой, задавал я себе вопрос? Свежий воздух, в конце концов. Работа? Так на то мужики есть, пусть они и вкалывают. А мне скорее пальцы отрубят, чем я возьму молоток в руки или встану к станку.

…В тот день от перепоя трещала голова. Мне подумалось, что мои кореша явно бы не одобрили такого загула – уж слишком лихо я отмечал свое освобождение. Дело в том, что никто из порядочных авторитетов не одобряет затяжные пьяные загулы. Я и сам недолюбливал пьяниц. Но сейчас мне было все равно. В моей голове творилось что-то невообразимое. С одной стороны, я понимал и был даже убежден в том, что выбрал для себя правильный путь. Но, с другой, выйдя на свободу, я увидел, как живет большинство людей, и мне почему-то становилось больно на душе от того, что я уже не смогу стать такими, как они. Клеймо зэка будет преследовать меня до конца жизни. А в те времена это многое решало для обычного человека. И вот, находясь в этих душевных терзаниях, я старался залить свои невеселые мысли алкоголем. В такие утренние часы мне старались не перечить, не злить, понимая, что могут нарваться на жесткий кулак. Я и сам не понимал, где проводил основную часть времени. Меня водили с одной хаты на другую, подкладывали девок, и я удивлялся каждый раз, вспоминая, как они оказались рядом со мной. Все мое окружение состояло из таких же, как я сам, отбывших свой срок арестантов, которые, узнав, какой образ жизни я вел в зоне, старались внести свою лепту в разгул. Так было всегда. Бывшие сидельцы, обычно первоходки, сбиваются в компании, где вспоминают свою зоновскую жизнь, рассуждают о понятиях, иногда ходят на дело – жить-то на что-то надо. Взрослые авторитеты поручают им некоторые дела, типа отвезти грев на зону или проучить кого-нибудь. В таких компаниях я и отдыхал первое время после отсидки.