Самсон. О жизни, о себе, о воле

…Очнувшись, открыл глаза, но не увидел ничего, кроме множества пустых бутылок. Опять незнакомая хата. Из мебели – пара стульев и скрипучий стол, да еще на кухне радио орет.

– Очухался? – раздался голос откуда-то сверху.

Я повернул голову, и в затылке заныло.

– Кто ты? – спросил я незнакомца. – И где все остальные?

– Долго еще собираешься пить да по притонам шататься? – Незнакомец пнул лежащую на полу бутылку, и та, отлетев в угол, завертелась.

– Кто ты такой, чтобы меня учить жизни? – недовольно спросил я, и тупая боль снова запульсировала в черепе.

Незнакомец опустился рядом. Ему на вид было не более сорока: поджарый, с сухим, слегка обветренным лицом, он казался еще моложе. И только всмотревшись, можно было увидеть, как глубоки были морщины. Ворот рубашки слегка оттопырился, и я увидел на его груди наколку – крест с двумя ангелами по бокам. Такая наколка могла принадлежать только человеку из воровского окружения.

– Умойся и приведи себя в порядок! – Это была даже не просьба, а скорее приказ. – С тобой хотят поговорить, Самсон.

Через час я уже находился в одной из ростовских квартир в окружении серьезных местных авторитетов. С этого момента моя жизнь мне уже не принадлежала.

В тот момент я еще не знал, что по Союзу прокатилась волна арестов среди воров в законе, и они приняли решение подтянуть к себе молодых, наиболее перспективных в воровских делах парней, уже понюхавших зону, чтобы со временем восполнить потери в воровском сообществе. Моим наставником стал вор по кличке Ермак. До того как стать вором в законе, он звался Фокусником. Это погоняло Ермак получил за то, что умел виртуозно совершать карманные кражи. Он был главным среди ростовских воров и пользовался большим уважением, поскольку скрупулезно соблюдал все воровские каноны. Даже выход на свободу он воспринимал как наказание. Если ему и доводилось покидать зону, то, как правило, ненадолго и по уважительной причине.

Вся жизнь Фокусника была примером для остальных воров. В общей сложности он провел за решеткой больше тридцати лет. Всегда подтянутый, Ермак имел строгую осанку командира и выглядел значительно моложе своих шестидесяти с хвостиком. Первый раз он сел подростком, когда ему едва стукнуло четырнадцать. Начинал простым карманником на вокзале. К двадцати годам он достиг такого мастерства, что с ним трудно было тягаться самым опытным ворам. Шутки ради он вытаскивал у зазевавшегося прохожего из кармана часы и так же незаметно клал их обратно. Тогда-то и прозвали его Фокусником. Однако к ремеслу карманника парень вскоре охладел и стал специализироваться на квартирных кражах. Но и здесь в короткий срок он достиг такого уровня, которого обычный вор не успевает приобрести и при пятилетнем стаже. Фокусник без труда открывал любые замки, и чем сложнее они былы, тем интереснее казалась ему работа. Именно работа, поскольку содержимое квартир его как бы не интересовало вовсе.

Когда в первый раз в свои четырнадцать лет он попал за решетку, то был просто Костиком-фокусником. Но уже тогда воры подметили в нем характер. В обиде на необъективное следствие Фокусник отказывался работать и очень скоро попал в отрицалово. На свободу он вышел другим. Это был не тот подросток-шалопай, слонявшийся без дела по паркам и вокзалам, а человек, слову которого внимали даже урки со стажем. В свои двадцать лет он уже сделался признанным авторитетом. Принципиальный и правильный, он во всем любил порядок. Именно тогда ему за его крутой нрав и некоторую схожесть дали погоняло Ермак. Мужики с восхищением вспоминали, как вел себя смотрящий Ермак, когда попадал на зону. Ему до всего было дело. Повара его, к примеру, боялись как огня. Никто не смел ослушаться Ермака. Как-то в зоне ему не понравилась баня, и он добился, чтобы выстроили новую.

Социальная среда потеряла в лице этого человека личность – он мог бы с успехом возглавить завод или даже министерство. Но судьба распорядилась иначе… Зато преступный мир приобрел в его лице заступника.

Ермак, как настоящий вор, одинаково отстаивал интересы не только воровской элиты, но и последнего обиженного.

– Все мы мотаем срок, – справедливо рассуждал он. – Всем здесь не сахар – что ворам, что мужикам, что петухам.

Однажды на зоне ему пришлось наказать приблатненного арестанта, который, ошалев от скуки, стал лупить петухов, просто так, беспричинно. Тогда пахан петухов обратился к Ермаку за справедливостью. Смотрящий – это как высший третейский суд в зоне, за которым остается последнее слово. Ермак внимательно выслушал делегацию, потом велел привести к нему беспредельщика.

– Сколько ты сидишь?

– Три года.

– Три года?! – удивился Ермак. – На зоне три года – это не срок. Ты еще на толчок ходишь домашними пирожками. А те петухи, которых ты избивал, сидят по десять лет, и многие из них, в отличие от тебя, приносят пользу зоновской жизни. К примеру, тот, которому ты дал пинка, перед тем как стать обиженным, семь лет в отрицалах ходил, а такое не каждый может выдержать. Я просто удивляюсь, почему они тебя вообще не пришили, как бешеную собаку. Что же у нас на зоне будет твориться, если каждый начнет просто так от скуки душить петухов? Совсем порядка не будет. Сначала петухов будут лупить, а потом и друг на друга попрут? Меня сюда законники прислали, чтобы беспредела не было, и я жизнь свою положу, если надо будет, а всю заразу отсюда повыведу!

Провинившийся арестант стоял навытяжку перед Ермаком, будто смотрящий был генералом. Впрочем, на зоне порядки были сродни армейским. А у Ермака вид – вполне боевой. На щеке шрам, губа рваная, а голос такой хрипоты, что можно было подумать, будто он командовал в боях, перекрывая криком канонаду. Властью он обладал куда большей, чем иной из генералов. Одного движения бровей было больше чем достаточно, чтобы провинившегося изметелили до крови.

Ермак удобно разместился на нарах. Под спиной подушка, по обе стороны адъютантами застыли «стремящиеся», готовые выполнить любое его приказание. Однако Ермак никогда не торопился принимать решения. Бескорыстно преданный только одному богу – воровскому лагерю, он больше всего боялся оказаться несправедливым и сейчас тщательно оценивал молодого арестанта, чтобы в горячке не подвести под его жизнью роковую черту. Он как бы прикидывал, что из парня может выйти лет через десять и будет ли он полезен воровскому делу? И понял: дальше он не пойдет. Очень скоро поймет, что для того, чтобы стать порядочным авторитетным арестантом, железных кулаков недостаточно, должны быть еще и мозги.

– Мне сказали о том, что в бане ты зацепил одного из петухов и трахал его, как хотел. Конец задымило? Согласно понятиям, ты вначале должен был подойти к пахану петухов и переговорить с ним о том, что конец загасить хочешь. Ты должен был заплатить за удовольствие – таков порядок.

– Виноват я, Ермак, прости, – пробубнил «обвиняемый».

– А ты у петухов спросил? Захотят ли они тебя простить?

Петухи молчали.

– Значит, сделаем так. Оставшийся срок ты будешь жить так, чтобы о тебе не было слышно. Если еще раз я узнаю, что ты поднял свою гриву и стал качать перед кем-то права – окажешься в петушатнике. Так что поддержки от авторитетов не жди. Никто за тебя мазу тянуть не будет. Теперь ты сам по себе.

Арестант молча выслушал смотрящего и, опустив голову, побрел прочь из барака. На лицах петухов проскользнула ухмылка. Своим решением Ермак лишил беспредельщика самого главного – поддержки. А это означало, что теперь каждый мог в рамках понятий наехать на него. Даже те же самые петухи могли сделать ему темную.

Ермак был не только справедливым, но и правильным вором. В колониях, где он появлялся, непременно организовывались группы неповиновения, начинали собираться деньги на благое дело. Он не забывал одного из самых главных законов вора – никаких разговоров с администрацией. И даже к хозяину его нельзя было привести силой. Преодолеть сопротивление дюжины личных телохранителей, готовых в любую минуту вступиться за своего лидера, было непросто. И даже если бы их удалось раскидать, трудно было предугадать, как бы стала проходить беседа. Зона могла просто выйти из повиновения.