Самсон. О жизни, о себе, о воле

– Здорово, пацан! С малолетки, что ли, поднялся? – шагнул мне навстречу мужик лет сорока со шрамом на щеке.

Его уверенность, цепкий взгляд и неторопливые, основательные движения говорили о том, что он был не из того многочисленного племени сидельцев, которые молча просиживают свои штаны на нарах, не желая принимать участия в тюремной жизни.

– Так и есть. С малолетки, – ответил я, ставя баул на пол.

– Кто по жизни? – серьезно спросил мужик со шрамом, вперив в меня проницательный взгляд.

– Босяк, – немного пафосно ответил я, не отводя глаз.

– Это из тех, кто босиком, что ли, ходят? – послышался голос с нар, и следом раздались приглушенные смешки.

Такое отношение меня несколько задело.

– Порядочный арестант, – сквозь зубы процедил я.

– Ну, ну, не кипятись, пацан, – хлопнул меня по плечу мужик со шрамом. – Проходи, таким людям всегда рады. Пойдем, пообщаемся поближе. А на мужиков не сердись. Не со зла они. Так, прикалываются от скуки, – махнул он рукой в сторону нар, на которых расположилась основная масса арестантов. – Меня, кстати, Шрамом зовут.

– А меня Самсоном, – ответил я, пока мы шли в конец камеры, где на двух угловых шконарях сидело трое арестантов.

Я был не новичок, прекрасно понимал, кто должен находиться в углу, и приготовился к предстоящему разговору.

На свободе, если в компанию взрослых мужиков попадает какой-нибудь мальчишка, то к нему, естественно, и начинают относиться как к мальчишке, считая, что тот даже по возрасту не может быть им ровней. Вроде еще жизни не видал. В тюрьме же все совсем по-другому. Здесь не играет роли, сколько тебе лет и кто перед тобой сидит. Здесь стираются все возрастные грани. К примеру, двадцатилетний парень может быть смотрящим за хатой – и все, независимо от возраста, будут ему подчиняться, считаться с его мнением. Здесь прожитые года ничего не решают, поскольку всем понятно, что сколько бы человек ни промаялся на белом свете, он мог так ничего и не понять в своей жизни. Сплошь и рядом бывало, что тот же пацан соображал намного быстрее и лучше, чем его престарелый сокамерник.

– Здорово, братва, – поздоровался я, остановившись.

– Здорово, коль не шутишь, – не очень приветливо ответил один из сидельцев.

– С малолетки поднялся. Говорит, что из наших, – вступил в разговор Шрам.

Все трое были разных возрастов, от тридцати до пятидесяти. На их оголенных торсах красовались наколки, по некоторым из которых я мог узнать, кто передо мной сидит. У одного, к примеру, на груди с правой стороны был наколот тигр с оскаленной пастью, что означало – оскалил пасть на советскую власть. У другого на плече красовалась оплетенная колючей проволокой роза, пробитая кинжалом, с лезвия которого стекали капли крови. Эта наколка означала, что носивший ее человек большую часть своей жизни провел за решеткой. Третий сидел полубоком, и поэтому была видна часть его спины, на которой рука мастера выписала купола церковного храма, означавшие, что человек следует воровским законам, хотя, может, и не является вором в законе. И, что самое главное, у всех троих на плечах красовались воровские звезды. Это был самый главный символ воровской принадлежности – никогда не надену погоны.

– Как зовут? – спросил тот, у кого на спине был наколот храм с куполами.

– Мать Сергеем назвала, а так все Самсоном зовут.

– Почему Самсон? – серьезно прозвучал вопрос.

Я вкратце рассказал историю своего детства, когда впервые услышал рассказ о монахе Самсоне.

– Ну что ж, Самсон, погоняло у тебя знатное, ничего не скажешь. А вот как жить собираешься? Мужиком быть или с братвой дела крутить?

– С братвой, – коротко ответил я.

– А не ошибся в выборе? А то знаешь, как бывает… Приходят тут молодые да зеленые, понаслушаются на воле красивых сказок о тюремной жизни и начинают мнить себя чуть ли не козырными фраерами. А как дойдет до серьезных дел, соображают, что вовсе к ним не готовы. Воровская жизнь, она же знаешь какая? В большей степени состоит из карцеров и одиночек. Из голодовок и ментовских прессов. Готов пройти этот путь до конца? Только знай, Самсон, что, однажды выбрав свой путь, ты должен будешь идти по нему всю жизнь. Здесь так не бывает, чтобы сегодня ты был блатным, а завтра стал мужиком – я имею в виду, по собственной воле.

– Мне не надо выбирать свой путь. Я его уже выбрал, – спокойно и уверенно ответил я.

Наступило молчание, и только три пары глаз буквально сверлили меня, пытаясь заглянуть в самую душу.

– Меня зовут Авдей, – представился тот, что был постарше остальных. – Это Клим, это Штырь, а это Шрам. Я – смотрящий за хатой, остальные тоже на положении. Кто-то смотрит за общаком, кто-то – за дорогой, кто-то решает незначительные вопросы среди мужиков.

– Расскажи о своей жизни на малолетке, – предложил Клим.

– Только не пытайся что-то приукрасить или скрыть. По понятиям, если ты жил там обычным пацаном, это еще ни о чем не говорит. Все прекрасно понимают и знают, что такое малолетка, и поэтому ничего тут зазорного нет. Можно сказать, что ты только сейчас вступил в настоящую арестантскую жизнь, – прищурив глаза, посоветовал Авдей.

Прежде чем начать, я еле заметно усмехнулся, понимая, что это настоящий развод. Воровская жизнь не может быть до или после. Она либо есть, либо ее нет. Каждый сиделец, перешагнув впервые порог тюрьмы, должен ясно понимать, кем он хочет быть в этом непростом мире. И тут уж нет никакой разницы, с чего ты начинаешь – с малолетки или сразу попадаешь на взросляк. Многие думают, что на малолетней зоне можно прожить рядовым, а потом, придя во взрослую колонию, стать блатным, но так не бывает. На то оно и отрицалово, в котором ты при любых условиях должен жить по понятиям.

Я вкратце рассказал свою историю жизни на малолетке. По удивленным выражениям лиц понял, что братва никак не ожидала услышать ничего подобного. Но в их глазах просматривалось и сомнение. Все-таки не каждый день услышишь, что семнадцатилетний пацан смог с помощью «мойки» разобраться с кучей активистов на красной зоне. Братва понимала, что для этого нужно обладать сильным духом и уверенностью в своей правоте. А такое присуще очень немногим людям – не только здесь, в тюрьме, но и на воле.

– Ну, что сказать, Самсон? Признаюсь, удивил ты нас. Таких людей редко приходится встречать. А уж среди молодежи и подавно. Думаю, если так пойдет, то будет из тебя толк. Занимай шконку возле нас.

Все время, пока я находился в ожидании отправки во взрослую зону, общался с Авдеем и его окружением, выполняя разные мелкие поручения. Когда пришла пора покидать камеру, Авдей позвал меня к себе, и мы долго разговаривали с ним на тему, как жить дальше и что меня ожидает в дальнейшем.

– Понимаешь, Самсон, там, куда ты сейчас отправишься, то есть в зону, все будет по-другому. Тюрьма и зона – это два разных мира. Здесь мы живем в закрытом пространстве и как-то стараемся притереться друг к другу, чтобы не превратиться в пауков в банке. А на зоне начинается свободная жизнь. Во-первых, там у тебя будет свободное перемещение по территории колонии. А это само по себе начинает расслаблять человека. Это здесь ты можешь контролировать движение каждого арестанта, потому как он находится у тебя на глазах. А на зоне у каждого своя житуха, и уследить за всеми даже чисто физически невозможно. Поэтому старайся всегда быть начеку. В зоне люди начинают вести себя совершенно иначе. Тот, кто сегодня кажется тихоней и где-то даже лопухом, на зоне может измениться совершенно в другую сторону. Многие здесь предпочитают находиться в тени и, лишь придя на зону, проявляют себя. И еще, Самсон… – Авдей задумался, и я увидел, что слова даются ему с трудом. Позже я понял, почему так получилось. – Я вижу в тебе сильного, волевого человека, который со временем многого добьется в этой жизни; только у тебя еще пока мало опыта. А его, кроме как пожив этой жизнью, никак не получишь. Есть такие вещи, о которых тебе, возможно, никто никогда не скажет, но они всегда присутствуют в воровской жизни, как ни крути. Среди братвы и даже среди воров попадаются люди, которые в погоне за достижением своих целей могут шагать по головам.