Эрнест Хемингуэй: за фасадом великого мифа

Глава 9

Солнце садится за Кетчумом

Клиника Майо – ФБР – Аарон Хотчнер – Депрессия – Дробовик 12-го калибра – Екклесиаст

В МАЕ 1959 ГОДА Эрнест приобрел за 50 000 долларов огромное имение, лишенное особого шарма и расположенное в Кетчуме, Айдахо, рядом с горнолыжным курортом Сан-Вэлли (Солнечная долина). Вид на Остроконечные горы и река Биг-Вуд могли быть чудесным уголком, полным дичи и рыбы, но для него ничто не могло заменить Финку, раннее утро на Гольфстриме или атмосферу «Флоридиты», а также воспоминания, что накопились в течение всех этих лет.

Когда он обосновался там в июле 1960 года, Эрнест страдал от депрессии, значительно превышавшей его обычных «тараканов». Глубоко потрясенный тем, что его вынудили покинуть Кубу, ослабленный своим состоянием здоровья, Хемингуэй испытывал все большие трудности с работой. Редактура книги «Опасное лето» для журнала «Лайф» его истощила, и он медлил ставить финальную точку в своих воспоминаниях о Париже, но тем не менее уже за несколько недель до этого он уверял своего издателя, что все «исправлено и в форме» [87]. Эрнесту хотелось бы запереться в своем кабинете с семи утра до часу дня, но простейшие идеи не приходили к нему, он не мог найти слова и иногда жаловался в слезах Джорджу Савье, своему другу и лечащему врачу, что не может больше писать.

Несмотря на все попытки жены вернуть ему волю к жизни, он не проявлял больше любопытства и энергии. «Он, такой открытый, такой буйный и рациональный, стал замкнутым, апатичным и иррациональным» [88], – пожаловалась Мэри Хотчнеру. В самом деле, Эрнест постепенно отказывался видеть своих друзей, все меньше и меньше охотился и во второй половине дня, после работы, часами молчал, без всякого выражения глядя на пейзаж из окна своего дома. В дополнение к своей работе и своему здоровью Эрнест также был обеспокоен своей якобы бедностью, и эта паранойя проявлялась во все растущем беспокойстве. Убежденный в том, что за ним следят налоговые органы и ФБР, он отказывался вести личные разговоры по телефону в доме, в машине или в ресторане, опасаясь прослушивания. «Федералы» были везде, или, по крайней мере, ему так казалось, и вскоре даже самые близкие члены его окружения стали подозреваться в причастности к заговору с целью его арестовать. 30 ноября 1960 года, после того, как Мэри застала его с дробовиком в руке и с отсутствующим взглядом, Эрнест был принят в клинике Майо, в Миннесоте, под именем Джордж Савье, чтобы эта новость не просочилась в прессу. Под предлогом проведения серии тестов, чтобы понять причину его напряженности, Эрнест фактически был передан в психиатрическую службу, и та несколько недель лечила его электрошоком. Два месяца, что он провел в клинике, стали для него кошмаром: Эрнеста контролировали днем и ночью, его диета стала еще более жесткой, и контакты с внешним миром свелись к минимуму, по крайней мере, чтобы пресса не прознала про его заключение и не разнесла эту информацию по всей стране. Тем не менее Эрнест получал обширную корреспонденцию и даже сообщение от нового президента Соединенных Штатов Джона Фицджеральда Кеннеди, который пригласил его и его жену на церемонию инаугурации. В январе врачи, отмечая улучшение в его состоянии, позволили ему вернуться в Кетчум. Как и Мэри, они надеялись, что возвращение к работе даст Эрнесту заряд энергии. Таким образом, в конце января 1961 года Эрнест вернулся в знакомую среду и попытался вновь заняться написанием того, что еще не было книгой, – «Праздник, который всегда с тобой» [89].

Тем не менее его состояние ухудшалось с каждым днем: он больше не выходил, не принимал друзей, его мания преследования, связанная с ФБР, продолжала расти, его корреспонденция становилась все более непонятной, его сомнительная дикция и его память, поврежденная электрошоками, все чаще ему изменяли, что осложняло редактуру его парижских воспоминаний. «У меня есть все материалы, и я знаю, как их использовать, – говорил он Хотчнеру, – но у меня не получается переложить это на бумагу […] Я не могу закончить книгу. Я не могу! Я провожу целый день за рабочим столом, я весь день цепляюсь за стол, чтобы найти очень простую вещь, фразу, но у меня не получается. Совершенно не получается. Понимаете, я не могу […] Это замечательная книга, а я не могу ее закончить» [90]. Неспособность завершить это дело привела Эрнеста в глубочайшее мрачное отчаяние. И тот, кто в подобные литературные простои всегда находил выход в развлечениях, больше не мог охотиться и пить, не мог заниматься любовью, и это отсутствие половой жизни с каждым днем все больше давило на его отношения с Мэри, которые становились все более и более напряженными. Несмотря на все ее усилия, она вынуждена была ежедневно выносить выходки Эрнеста, который тоже мучился подобной ситуацией, однако не мог найти выход. «Мэри чудесна, – признавался он Хотчнеру. – Сегодня, как и всегда. Она была такой смелой и такой хорошей. Это единственное счастье, что у меня осталось. Я люблю ее. Я очень ее люблю […] Она знает, как мне плохо, и она страдает, пытаясь помочь мне. Бог свидетель, я хотел бы избавить ее от этого. Но что важно для мужчины? Важно оставаться здоровым. Хорошо работать. Есть и пить со своими друзьями. Заниматься любовью. У меня нет ничего этого. Вы понимаете, черт побери? Ничего» [91].

Вскоре ситуация в Кетчуме стала невыносимой для Мэри, и она по чьему-то совету попыталась вновь поместить мужа в клинику Майо. Но на этот раз врачи потребовали еще и согласия Эрнеста, а тот, услышав об этом, бросился к своему ружью и попытался выстрелить себе в голову. Только вмешательство одного из его друзей помогло избежать самого худшего. Наконец Эрнест согласился вернуться в клинику или, по крайней мере, сделал вид, потому что во время перелета в Миннесоту он снова дважды постарался совершить самоубийство, пытаясь броситься на пропеллеры, но у него не получилось. 25 апреля 1961 года Хемингуэй оказался за стенами клиники Майо, а в мае его подвергли новой серии электрошоков, что совершенно уничтожило последний остававшийся у него «капитал» – его память.

Во время пребывания в клинике Эрнест был изолирован: Мэри посоветовали остаться в Айдахо, и любой контакт с внешним миром разрешался ему только с одобрения врачей. И вот через два месяца госпитализации у него появилось явное желание снова взяться за работу, и врачи позволили ему снова уехать домой, даже вопреки мнению его друга Хотчнера и Мэри, которые во время редких общений с ним не отметили значительного улучшения. Эрнест надел маску. Тихий и спокойный, даже счастливый с врачами, он на самом деле оставался жертвой все тех же навязчивых идей и галлюцинаций: телефонная линия от его больничной палаты была на прослушке, его почту перехватывали, а ФБР готовилось арестовать его за неуплату налогов и преступления, которых он явно не совершал. Паранойя Хемингуэя и его панический страх перед ФБР – это было за пределами понимания.

Однако Хемингуэй был прав, по крайней мере, относительно надзора, объектом которого он себя считал. Его досье в ФБР, открытое публике при администрации Клинтона, благодаря Freedom of Information Act [92], показывает, что его письма действительно просматривались, а телефон действительно был на прослушке. Записка от 13 января 1961 года напрямую сообщала Эдгару Гуверу о помещении Хемингуэя в клинику Майо. Хуже того, даже его собственный психиатр, доктор Ховард Ром, обсуждал его состояние с агентами ФБР.

В любом случае Хемингуэй покинул Миннесоту 26 июня, и после четырехдневной поездки на машине он снова оказался в Кетчуме, наедине с Мэри и своим отчаянием. «Как вы думаете, что происходит с 62-летним человеком, когда он понимает, что никогда не сможет написать книги, которые хотел написать?» [93] – спросил он через некоторое время Хотчнера. «Хуже смерти – потерять то, что образует центр твоей жизни и делает ее тем, что она есть на самом деле. Пенсия – самое отвратительное слово на любом языке. Сам ты выбираешь ее, или это судьба требует, чтобы ты ушел, но уйти на пенсию и отказаться от своих дел – это эквивалентно погружению в могилу» [94].