Энрико Карузо

Проблема критики

Карузо в совершенстве владел техникой звукообразования. Он умело соразмерял свои чувства, свободно и естественно перенося их на создаваемый образ. Его игра, уверенность, с которой он держался в любой сцене спектакля, вызывали волнение, целую гамму самых светлых переживаний. Карузо, властная и незаурядная натура, достигал этого легко и непринужденно.

Поражало его умение осмыслить музыкальную фразу и сразу же придать ей нужную окраску - для выражения радости или горя, муки или восторга, гнева или страдания. Все школьные каноны, наставления учителей, принесшие на первых порах огромную пользу певцу, медленно, но окончательно отступали перед его гением.

Неукротимый дух помог ему найти своеобразную постановку верхнего регистра - певец искал свободы, но свободы не стихийной, а подчиненной дисциплине, и в этом заключается его большое достижение.

Дирижеры и композиторы прислушивались к его мнению, принимали все, что он создавал. Они восхищались певцом, гордились, когда он пел в их спектакле. Даже Тосканини, такой точный и придирчивый, при Карузо оставался лишь простым дирижером. Только один раз во время репетиции он опустил дирижерскую палочку и обратился к Карузо: “Ты кончил! Ну кто же так долго держит верхнюю ноту?” Великий дирижер был, конечно, прав, но Карузо на сей раз хотелось просто поразвлечься, и все кончилось общим смехом. В другой раз, когда Карузо исполнял очень трудный романс, Тосканини, обращаясь к присутствовавшим на репетиции певцам, воскликнул: “Вот как надо петь!”

Никто не станет отрицать того, что на формирование таланта молодого Карузо оказали влияние выдающиеся учителя, вся наша славная школа. Но в конце концов оказалось, что артист был самым большим своим учителем. Карузо не гнушался ничьим советом, даже недобрым, но все это он пропускал через призму своего критического восприятия, интуиции. Он тонко чувствовал ту грань, за которой рождается и утверждается совершенство стиля, расцветает светлая улыбка искусства.

Идя к вершинам своего творчества, стремясь воплотить то, что диктовало ему чувство, Карузо подчас подсознательно, чутьем артиста преодолевал препятствия, упорно работая по многу часов в день.

К сожалению, критика до сих пор не решилась серьезно заняться изучением творчества Карузо, как, впрочем, и других певцов или исполнителей. Ныне же, если бы Карузо никогда и не было, его надо было бы выдумать. Критике стоит серьезно заняться вопросами творчества певца. Речь идет не просто о голосе, хотя и уникальном по тембру и красоте звука, но прежде всего о большом искусстве.

У современных критиков, привыкших больше к крику, чем к пению, есть, казалось бы, благодарный материал для плодотворной деятельности. Однако нынешняя критика, увлеченная, видимо, более важными проблемами, если и останавливается перед фигурой Карузо, не отрицая значения его голоса, то ничего не говорит о Карузо-артисте, что имеет для искусства не меньшее, а может быть и большее, значение.

Искусство Карузо могло бы стать ценной школой для современных певцов, которым даже издали не нужно показывать то, что сегодня называется модернизмом - полный упадок искусства, если не хуже.

Литература о Карузо, за редким исключением, полна анахронизмов, ошибочных дат, ложных утверждений. Существуют иностранные авторы, которые пытались создать образ нашего артиста, исходя из его творчества. Некоторые страницы этих работ получились прекрасными, но полной биографии певца они не дают, что прежде всего лишает образ Карузо человечности.

А Карузо-певец был большим человеком! Это не значит, что у него не было недостатков - они вполне понятны у такой экстравагантной, горячей натуры.

Но и на эту оборотную сторону медали никто не обратил серьезного внимания, никто не попытался раскрыть ее интимную суть.

Натура Карузо не проста, как могло бы показаться. Напротив, очень сложна. Он пел, играл, писал, сочинял песни, рисовал карикатуры - и во всем создавал шедевры.

Как все итальянцы, он на чужбине испытывал тоску по родине, по Италии, Неаполю. В зените славы, будучи богатейшим человеком, он переживал и черные, несказанно печальные дни. Тогда он закрывался в своей комнате, куда не смел войти никто, даже жена, и находил утешение в неаполитанской музыке, напевая фальцетом задушевные песни своей родины, своего далекого Неаполя.

Сложность характера и многогранность таланта Карузо не могут быть полностью раскрыты в предисловии. Мне хотелось сказать об этом вкратце, чтобы помочь читателю этой книги внимательнее вглядеться в жизнь артиста и сделать соответствующие выводы.

Письмо автору

Рим, 29 мая 1957 г.

Уважаемый господин Торторелли, Вы спрашиваете, что я думаю о бессмертном Энрико Карузо. Чтобы быть верным истине, расскажу о том, что произошло в Нью-Йорке после смерти великого артиста.

Театр Метрополитен искал тенора, который смог бы стать преемником великого Карузо. Нью-йоркская почать поднимала много шума вокруг каждого певца, стремясь доказать, что он призван достойно заменить Карузо. И только у одного меня хватило мужества прекратить эту никчемную возню. Я заявил, что искать нового Карузо - значит осквернять память великого артиста; мы можем только мечтать о том, что кто-нибудь своим талантом, потом и кровью завоюет сердца американцев так, как это сделал великий Энрико Карузо.

Лишь после моего заявления поиски второго Карузо прекратились.

Если сочтете возможным, опубликуйте мое письмо.

С большим сердечным приветом и наилучшими пожеланиями

Беньямино Джильи

Ч а с т ь п е р в а я. Суровая борьба за признание

Постеджатори

В морском предместье Неаполя Санта Лючия, недалеко от пристани, у рыбацкого причала, среди лодок часто собиралась шумная ватага десяти-шестнадцатилетних постеджатори. Окруженные веселым вниманием жителей, они распевали чудесные песенки Пьедигротта, широко известные в то время.

Здесь, в укромном месте на окраине города, они без устали готовили свой репертуар. Каждый из них умел аккомпанировать себе на каком-нибудь инструменте и, прежде всего, конечно, на гитаре.

В солнечные праздничные дни повсюду можно было встретить юных артистов. Разбившись на группы, они разбредались по всему городу. Ребята пели около купален и ротонд, перед великолепными неаполитанскими дворцами, в парках - словом, всюду, где только собирался народ. И уж конечно, не упускали случая заработать несколько лишних лир, злоупотребляя и любовью неаполитанцев к музыке, и их чувствительным сердцем. Этих ребят-подростков из семей неаполитанских бедняков, всегда оборванных, голодных, никогда не занятых ничем определенным, называли скуницио (скуницио - способный на отчаянные поступки уличный мальчишка). Как и все подростки мира, они были исполнены мальчишеской гордости, озорства и веселости. С одинаковым искусством они умели высмеять кого угодно и спеть самую прекрасную и трогательную неаполитанскую песню. Особенно любили они плавные, мелодичные, грустные по сюжету песни написанные на поэтически вдохновенные стихи, не в пример некоторым пустым и банальным песням сегодняшнего дня, вызывающим, однако, бурное одобрение. У каждого скуницио были свои излюбленные песни, и каждый стремился превзойти товарищей и самого себя. Это была настоящая труппа будущих артистов, одаренных талантом. А пока что мальчишки пели под аккомпанемент своих гитар, и песни их были полны то радости, то грусти… Они без устали бродили по городу, создавая пылким воображением иной, лучший мир. Их не покидала жажда пения. С непокрытыми головами и лицами, обожженными южным солнцем, они смотрели на мир глазами ясными, как небо их родины. Казалось, они растворялись в мягком воздухе на берегу Неаполитанского залива. Будто сама природа создала для кисти художника этих детей, с их живописным бродяжничеством и мечтательностью, на фоне красок сверкающего моря.