Кто-нибудь видел мою девчонку? 100 писем к Сереже

смотрели бы его подряд, до глубокой ночи. Мы запали

бы на “24” — смотрели бы взахлеб, сезонами. Breaking Bad. Ну конечно. Mad men? О да! Доктор Хаус? Ой, не знаю, но Хью Лори ты оценил бы, конечно. Может

быть, носил бы футболку с надписью It is not lupus или

Everybody lies, я привезла бы ее тебе из Нью-Йорка.

“Подпольную империю” ты смотрел бы без меня, зато

с “Аббатством Даунтон” оставил бы меня наедине.

Ты писал бы о том, как мутируют сериалы, как

они вытесняют собой кино, как изменилась в них роль

автора. Как сериалы, растягивая время, всё больше

теряют экранную иллюзорность и всё больше прибли-

жаются к реальности. Как и все мы тогда, ты любил

повторять слова Кокто о том, что “кино показывает

смерть за работой”. Недавно Трофименков прочел

лекцию, в которой назвал эту фразу красивой бессмыс-

лицей: если речь идет о разрушительной работе време-

ни, тогда любое искусство так или иначе эту работу

показывает, при чем тут, собственно, кино? Но для

тебя это были не пустые слова. В одной из своих

последних лекций ты сказал: “Время — механистическое,

тяжелое время экрана — это время физического

небытия”. И добавил: “Смерть — это реальное время

экрана. Реальное время экрана — это как бы реальное

время смерти”. Сериалы, растягивающиеся на годы, сделали текущее время еще более осязаемым, хотя

и куда более прозаичным. “Разница между кино и теле-

видением, — говорил Годар, — в том, что в кино ты

поднимаешь голову, и актеры больше тебя, а когда

113

смотришь телевизор, голову опускаешь, и актеры

меньше нас”. Сериалы мы смотрим не с поднятой, а с опущенной головой, смотрим сверху вниз, а не снизу вверх, как смотрели на магический киноэкран.

Когда мы начинали жить вместе, по телевизору

показывали “Санта-Барбару” и “Рабыню Изауру”, которыми упивалась вся страна. Мы нечасто включали

телевизор, но какие-то серии ты смотрел с любопыт-

ством, тебя интересовала конструкция и сам социальный

феномен сериала, когда страдания латиноамериканской

рабыни неожиданно оказывались созвучными пере-

живаниям замученных советских женщин. Ты со смехом

рассказывал про заседания кафедры, которые превра-

щались в обсуждение того, как по-скотски повел себя

Мейсон с Джулией и как жестоко Иден бросила Круза.

Иногда ты разговаривал со мной какими-то обрывка-

ми сериальных реплик: “Ты так ничего и не поняла, Марисабель”; “Зачем ты так, Луис Альберто?” (это уже, кажется, “Богатые тоже плачут”). Тебя забавляло, как

герои, говоря по телефону, неизменно прибавляют:

“Я люблю тебя”. Или как русские переводчики перево-

дят: “Ты же знаешь, что я всегда здесь для тебя”.

Однажды ты, далекий от всякой политики и экономи-

ки, решил, что ваучер — это какой-то новый персонаж

“Санта-Барбары”. Как и вся страна, мы смотрели

“Спрута”, и ты, снимая телефонную трубку, сухо

говорил: “Pronto! ” И, как будто пробуя слова на вкус, произносил: “А также Флоринда Болкан в роли

графини”. Через года два появился Twin Peaks, который нас заворожил. Но это были все-таки совсем

другие сериалы, не те, которые мы смотрим сейчас.

Которые весь мир смотрит сейчас. Ох, сколько же всего

мы с тобой открыли бы вместе, Иванчик.

Мне больно, когда я смотрю фильмы, о которых

точно знаю, что они тебя бы зацепили. “Убить Билла”,

“Бесславные ублюдки”, “Кинг-Конг”, “Крадущийся

тигр, затаившийся дракон”, Oldboy, “Гран Торино”,

“Лабиринт фавна”, “Белая лента”, телевизионный

британский “Шерлок”, мультики Миядзаки — я пишу

первое, что приходит в голову. Перечитала список, который могу бесконечно продолжать, и поняла, что

выбрала фильмы, где есть игра или с жанром, или

с киномифологией, а чаще — и с тем, и с другим.

Все-таки ты любил в кино эту азартную игру. Про

Inception ты сказал бы, что Нолану фатально не хватает

юмора, “Матрицу” счел бы претенциозной фальшив-

кой, во “Властелине колец” полюбил бы только Горлума, зато увлекся бы третьим, куароновским “Гарри

Поттером”.

Черт, как обидно, как же мне обидно, что

я не могу всё это разделить с тобой.

34.

22

115

июня 2013

Ты обрадовался бы, если бы узнал, что до сих пор

я каждый день смотрю кино? Вот он, единственный

наркотик, на который ты меня подсадил, Иванчик.

“Именно кино, доступное и ускользающее, как

потаскуха Лола, наивное и деловитое, как Мария

Браун, величественное и жалкое, как Вероника Фосс, ничтожное и высокое, страшное и манящее, как сама

жизнь, кино со всеми его мифами, обманами, причу-

дами и капризами было главной тайной его существо-

вания, его самым сильным наркотиком и самой

постоянной привязанностью” (так ты писал

о Фассбиндере).

В Доме кино, куда мы ходили как на работу, ты

приучил меня сидеть в первом ряду.

— Настоящий зритель всегда должен сидеть

в первом ряду. Он должен пытаться сократить дистанцию

между собой и экраном, — говорил ты. Ложился

в кресло, закидывал голову, вытягивал ноги — и улетал.

Твой главный спарринг-партнер во всем, что касалось

кино, Миша Брашинский однажды поразил меня тем, что, устроившись — так же, как ты — в первом ряду, страстно, почти как в постели, прошептал:

— Господи, Каришонок, как же я люблю кино...

Ты не раз говорил, что в самой идее кино есть что-

то религиозное. Твое выражение — “храмовая тишина

кинотеатра”. Сходную мысль я встретила у Бунюэля: из

театра люди выходят оживленными, переговариваясь

друг с другом, а из кинотеатра — молча, глядя в землю.

А еще кто-то, кажется Антониони, писал, что в кино-

зале люди сидят, воздев глаза вверх, как к небу.

Всё это так. Но сегодня, когда экран стал таким

116

огромным, звук — таким оглушительным, а 3D-

эффекты — такими ошеломляющими, сидеть в первом

ряду стало для меня испытанием. Фильм и без того

набрасывается на меня со всех сторон, атакует все мои

органы чувств. Твоя идея кино на ощупь была очень

интимной, для этой интимности тебе и нужен был

первый ряд. Не могу представить тебя в кино

с поп-корном или кока-колой (мы покупали поп-корн

в Америке, но исключительно из академического инте-

реса). Впрочем, я много чего не могу представить, а ты, конечно, лишенный всякой пошлости, не стал бы сето-

вать на времена и нравы.

В самом начале девяностых к нам хлынул поток все-

возможных фильмов. У твоих друзей Дунаевского и Гене-

ралова была огромная коллекция кассет западных

картин — в трешевом качестве, с ужасными переводами

с заложенным носом (кто тогда обращал на это внима-

ние!). Собирали они свою коллекцию якобы для образо-

вательной студии в каком-то техникуме и были такими

же законченными кинонаркоманами, как и мы. Мы при-

ходили к ним в тесную комнату смотреть фильмы на их

видеомагнитофоне. Потом ты уехал в Англию — прочи-

тать несколько лекций о параллельном кино, которое

было в моде. Тебе заплатили по тем временам немысли-

мый гонорар — 800 фунтов. На половину этих денег мы

купили какой-то очень продвинутый видеомагнитофон, который мог проигрывать кассеты сразу в двух форма-

тах – PAL/SECAM и NTSC. Ты привез мне толстые тома

“Властелина колец” и “Маятника Фуко” и, разумеется, банку пресловутых соленых орешков — куда ж без них.

Еще мы брали у Дунаевского и Генералова порно-

кассеты. Я никогда не призналась тебе, что именно под

одну из этих кассет испытала свой первый оргазм —

117

только тогда я начала понимать, как устроено мое тело