На Золотой Колыме. Воспоминания геолога

Россыпному золоту Берзин придавал гораздо меньшее значение, но считал, что и оно как добавочный фактор будет играть определенную роль и им также надо всерьез заниматься.

Особое внимание он уделил рабочей силе. Освоение такой огромной территории требует очень большого количества рабочих и инженерно-технических работников. Даже при многочисленных льготах, которые правительство намечает ввести для работников Дальстроя, нельзя рассчитывать на разрешение этой проблемы. Поэтому здесь будут организованы крупные исправительно-трудовые лагеря. Он сказал, что в скором времени сюда начнет прибывать эта рабочая сила, в том числе и инженерно-технические работники. Многие из них являются крупными специалистами и будут занимать командные должности. Он особенно подчеркнул, что мы ни в коем случае не должны чем-либо показывать, что они находятся на особом положении: «На работе вы должны относиться к ним так, как если бы они были вольнонаемными. Однако, с другой стороны, во внерабочее время вам не следует заводить с ними слишком близких взаимоотношений. Первое я приказываю, второе прошу учесть».

Берзин произвел на всех нас очень хорошее впечатление. Он провел пару дней на самом Среднекане, побывал на приисках, осмотрел Среднеканскую дайку, полюбовался прекрасными образцами окварцованного порфира, как корешками, пронизанного крупными вкраплениями рудного золота и уехал обратно в Нагаево, пообещав, что в следующий раз он приедет уже на автомашине по дороге, которая в скором времени соединит побережье с приисками.

В общем все было бы хорошо, если бы не Среднеканская дайка. Разведка ее показывала, что богатого рудного месторождения здесь, по-видимому, не будет. Отдельные исключительно богатые пробы с прекрасным видимым золотом еще более подчеркивали ее общий убогий облик.

Билибин крайне тяжело переживал это обстоятельство. Он чувствовал огромную ответственность, которая лежала на нем. Ведь только в надежде на богатейшее золоторудное месторождение, каким он представил в своей докладной записке Среднеканскую дайку, были затрачены миллиардные средства на организацию Дальстроя.

Рудное золото было необходимо как воздух. Вновь и вновь доставал Билибин записку Розенфельда. Вновь и вновь внимательно изучал ее. Может быть, Гореловские жилы заменят Среднеканскую дайку? Но где находятся эти жилы? Предстояло решить уравнение со многими неизвестными. Розенфельд тщательно зашифровал местонахождение своих жил.

Вновь и вновь в одиночку и все вместе с запиской Розенфельда в руках склонялись мы над примитивной схематической картой, ища разгадки. Постепенно, путем исключения многочисленных вариантов, все остановились на единственно возможном, как нам казалось, решении. Это было устье речки Джегдяна. Только этот вариант соответствовал тем путаным словесным выкрутасам, какими определял местонахождение Гореловских жил Розенфельд.

Впрочем, особенных надежд на эти жилы Билибин не возлагал: данные Цареградского, сплывшего летом 1928 года по Буюнде до самой Колымы, показали, что этот район в золотоносном отношении мало перспективен. Начальник партии, посланной в бассейн Джегдяна, молодой геолог Исай Рабинович действительно обнаружил в устье Джегдяна несколько кварцевых жил, но они мало походили на описанные Розенфельдом мощные жилы с «молниевидным изломом» и, кроме того, оказались пустыми. (Тем не менее это были именно розенфельдовские жилы, облик которых настолько изменился, что сам Розенфельд впоследствии не смог узнать их.)

Единственное, что могло поправить положение, — это россыпное золото. И Билибин, к большому неудовольствию Улыбина, направил «к черту на кулички», куда-то в верховья Колымы, целых три партии.

Улыбин, заинтересованный в «близком» золоте, не мог понять, что Билибину надо во что бы то ни стало доказать и себе и другим, что его представление о существовании в этом крае огромной золотоносной зоны правильно и что посылаемые партии смогут подтвердить или опровергнуть это представление. Улыбин, остававшийся главой приискового района, постарался «спихнуть» нас, отправив «налегке», с месячным запасом продовольствия и минимумом необходимого снаряжения, в котором не хватало очень многого, и в первую очередь обуви.

— Все получите на устье Утиной, — говорил он. — Мною дано соответствующее распоряжение.

На все три партии управление смогло выделить только сорок оленей, вымотанных до отказа тяжелыми зимними перевозками. Четыре оленя из этой группы сдохли в ночь перед отправкой в поле.

При взгляде на остальных возникала твердая уверенность, что большинство из них последует за своими предшественниками.

Делать, однако, было нечего. Надо было отправляться в путь, мы и так задержались до предела. Нам предстояло подняться по Колыме примерно на 350 километров и далее двигаться, километров пятьдесят вверх по Тенке.

Я должен был работать в бассейне Нелькобы, правого притока Тенке, Котов — по самой Тенке, на ее отрезке, расположенном выше Нелькобы, а Шаталов — в бассейне Бёрёлёха, несколько выше по Колыме.

В Нелькобинскую партию помимо меня входили прораб-поисковик В. С. Перебитюк, практик с трехлетним стажем работы на Колыме, и коллектор Г. И. Ковяткин, только что окончивший на Среднекане краткосрочные курсы коллекторов-съемщиков.

В составе партии были также промывальщик Е. И. Пульман — пожилой рослый человек, бывший старатель — и трое рабочих — демобилизованные красноармейцы Гоша Родионов, Филипп Фирсов и Миша Абтрахманов. Все трое служили в одной воинской части, вместе демобилизовались и были давними приятелями. Это были молодые, здоровые, полные энергии и задора ребята, с большой охотой и интересом отправлявшиеся в полевую партию. К сожалению, опыта таежной жизни ни у кого из них не было. Примерно такой же состав был и в двух других партиях.

Нам надо было двигаться в одном направлении, и вот 26 апреля мы все вместе выехали в дальний путь.

В дороге

Весна надвигалась бурно и неукротимо. По утрам еще давали себя знать крепкие колымские утренники с температурами минус 20–25 градусов, но днем на ярком обжигающем солнце снег катастрофически быстро таял.

Мы шли по заснеженному руслу Колымы, ослепительно сверкавшему на солнце среди уже почерневших берегов.

Первая остановка намечалась в устье ключа Крохалиного, в 20 километрах от Среднекана. Здесь, около участка с оленьими кормами; находилась большая палатка с печкой, поставленная приисковым управлением для проходящих на Утиную транспортов.

Все мы, конечно, шли пешком. Олени с трудом тащили наш груз, несмотря на полузагруженные нарты. Нормальная загрузка одной нарты — 150–160 килограммов, у нас же не набиралось и сотни. Тем не менее километров через пятнадцать мы вынуждены были оставить на дороге четыре нарты, так как часть оленей совершенно выбилась из сил. Кое-как мы добрались до палатки и, пустив оленей пастись, отправились к оставленным нартам и притащили их на себе. Двадцатикилометровый переход занял у нас полных двенадцать часов. Стало совершенно ясно, что при таких темпах передвижения мы не в состоянии будем добраться до места работ и застрянем в пути.

О создавшейся положений мы через встретившегося нам оперуполномоченного сообщили начальнику управления Улыбину. От него пришло распоряжение: Шаталову вернуться обратно, а другим двум партиям продолжать путь на Утиную. Там, на прииске, нам должны выделить свежих оленей и обеспечить продовольствием.

Груз шаталовской партии был пересчитан, описан и сложен в палатке. Мы попрощались и 27 апреля на тринадцати нартах с тридцатью оленями отправились дальше.

Несмотря на то что теперь на каждой нарте находилось не более 60 килограммов, мы с большим трудов прошли за день около 20 километров, бросив по пути двух оленей. Остальные кое-как дотащились до места следующей кормежки около зимовья. Здесь мы обнаружили около двух десятков, изможденных оленей, брошенных какими-то проезжими. Выбрав наиболее крепких, мы заменили ими часть наших оленей, совершенно выбившихся из сил, и благодаря этому смогли на следующее утро продолжать путь.