На Золотой Колыме. Воспоминания геолога

— Проплывём-проедем, — говорил Гордеич. — Слушайте только мою команду.

И вот забелели, замурлыкали первые волнистые гребешки: кунгас вошел в преддверие порога. Гордеич, сидя на носу, руками и голосом сигнализировал, куда править. Послышалась команда «право руля», и кунгас, весело крякнув, с размаху наскочил на камень, шаркая дном по его неровной поверхности. Затем он медленно повернулся боком и безнадежно остановился.

Видно было, как в зеленоватой воде смутно темнели сытые гладкие камни, то появляясь, что исчезая среди белых пёнистых волн. А совсем недалеко, всего в каком-нибудь метре левее, весело бежала зеленая глубокая струя главного русла. Гордеич малость сплоховал и смиренно, как должное принимал не особенно вежливые эпитеты, которыми награждал его разъяренный дядя Ваня.

Сели мы прочно. Вода с присвистом и прихлебыванием перехлестывала через борт накренившегося кунгаса, который все больше и больше клонился на бок. Стоя по пояс в ледяной воде, мы тщетно старались выправить кунгас и сдвинуть его с мертвой точки. Крен становился все сильнее и сильнее. Казалось, еще немного — и поплывут наши пожитки вниз по Бахапче.

Однако близость зловещего конца удесятерила наши силы, и после очередного дружного рывка кунгас стронулся с места. Сначала он двинулся вперед носом, затем его несколько раз крутануло, ударило о камни, чуть не опрокинуло и наконец вынесло на границу подводного барьера, за которым уже шла зеленая глубина.

Дальше все шло как по писаному, и пороги мы миновали благополучно, хотя и не без ущерба для нашего судна. Один из порогов основательно цапнул своими каменными зубами дно кунгаса, отхватив, как ножом, две предохранительные доски. После этого кунгас стал так сильно протекать, что все мы должны были беспрерывно вычерпывать воду. Пришлось устраивать дневку для исправления повреждений.

Здесь нас нагнал Билибин, который вместе с Шуром и группой рабочих сплывал на двух кунгасах вниз на Среднекан. Встреча была теплой и сердечной. Я с опаской посматривал на Шура, памятуя о похищенной лошади. Он обошел молчанием этот эпизод.

Мы ознакомили Билибина с результатами опробования. Они пока не радовали. Договорились с ним о порядке дальнейших работ, попили чаю, помахали, посвистели на прощанье, и два его кунгаса медленно проплыли мимо наших палаток. Мы вновь остались одни.

Выше порогов пробы в подавляющем большинстве оказывались пустыми, в них только изредка попадались знаки золота. После того как мы проплыли пороги, в пробах стали появляться не только знаки, но и весовое золото — отдельные чешуйки и крупинки, которые можно взвесить. В каменистых обрывистых берегах там и здесь виднелись жилы кварца и изверженных пород (дайки), которые выше порогов почти не встречались.

В устьевой части одного из ключей, названного Веселым, в первой же пробе оказалась крупная золотина. При виде ее дядя Ваня впал в состояние какого-то лихорадочного неистовства. Он бегом носился от русла к склону террасы, набирая породу, и с какой-то неуемной страстью мыл лоток за лотком. И в каждом лотке сверкали золотинки. Оторвать его от этого занятия удалось с большим трудом. Полные энтузиазма, мы отправились вверх по ключу в двухдневный маршрут. Увы! Хорошее золото прослеживалось только на расстоянии нескольких сотен метров в пределах бахапчинской долины, прорезаемой ключом. Выше по ключу пробы давали знаковое содержание и только изредка небогатое мелкое золото.

Так постепенно спускались мы по Бахапче, опробуя ее боковые притоки. Большинство из них, как справа, так и слева, были золотоносны, но богатого золота не содержали.

В двадцатых числах сентября мы достигли устья Бахапчи и выплыли на Колыму, которая даже в верхнем течении оказалась огромной могучей рекой.

На устье Утиной мы распростились с дядей Ваней, который остался здесь на разведочных работах. До Среднекана оставалось совсем немного.

На Среднекане

27 сентября мы подплыли к маленькому поселку, состоявшему из четырех-пяти небольших домиков и десятка палаток. Здесь нам предстояло жить и работать. Из Нагаева, где находилась снабженческая база, к нам должно было поступать все необходимое. Поселок стоял на правом, высоком берегу Колымы. В полутора километрах ниже по течению, в устье Среднекана, помещался одноименный поселок Колымского управления Цветметзолота.

Сразу же по приезде мы вплотную включились в строительство зимних квартир. Этим был занят весь состав экспедиции, включая Билибина. Даже Шур в течение одного или двух дней подтаскивал бревна к строящимся баракам. Затем он незаметно отключился, и больше мы его на строительстве не видели.

Постройки были очень примитивные, барачного типа, из сырого лиственничного леса, без крыш, с жердяным потолком, засыпанным толстым слоем земли и гальки. Отапливались они железными печками. Вместо стекол проемы затягивались кусками бязи.

И все же это были настоящие жилые помещения, в которых можно было вполне сносно пережить суровую колымскую зиму. А она приближалась с каждым днем. Все шире и толще становились полосы прибрежного льда — забереги, и только середина реки, густо покрытая пятнами сала, с тихим шуршанием продолжала свое безостановочное движение.

К 10 октября Колыма стала. Снега еще не было, но морозы доходили до 29–30 градусов.

Большая часть состава экспедиции — прорабы, коллекторы, рабочие — была направлена на разведочные работы. На базе остались только геологи и часть коллекторов.

Работой мы перегружены не были. Обработка полевого материала не поглощала много времени, тем более что одна из существенных частей ее — петрографическое исследование собранных образцов — не могла быть осуществлена из-за отсутствия микроскопов, еще не прибывших из Нагаева.

Зная, что безделье в экспедиционных условиях — большое зло, Билибин организовал нечто вроде курсов повышения квалификации. Он начал читать серию лекций под названием «Все о золоте». Это была своего рода энциклопедия сведений о золоте с упором на геологию и металлогению. Включились в это дело и другие — готовили доклады, рефераты. Геолог Витя Березкин, родившийся в Якутске и в совершенстве знавший якутский язык, взялся за обучение желающих освоить этот язык.

Холод, темнота, тяжелые жилищные условия, плохое питание — все это способствовало развитию цинги, которая в первые годы освоения Колымы унесла немало жизней.

В борьбе с цингой имеют значение не только витамины, но и общее физическое и моральное состояние человека. Учитывая это, Билибин разработал общие нормы поведения членов нашей экспедиции. Мы занимались физическим трудом: заготовкой дров, прогулками, охотой и некоторыми спортивными развлечениями — борьбой, перетягиванием на палках.

Все же цинга слегка задела нас. На теле появились маленькие, похожие на сыпь пятнышки подкожных кровоизлияний, стали слегка кровоточить десны, но более серьезных форм она не приняла.

Быт наш был весьма примитивен. Бараки были разделены на маленькие клетушки, в которых еле-еле размещались два топчана и малютка-столик около окна, затянутого куском бязи. От ее поверхности, покрытой густым налетом инея, всегда тянуло легким сквознячком, колыхавшим пламя свечи. Под топчанами в углах барака постепенно разрастались настоящие ледопады. Отапливались мы небольшими печками, изготовленными из листового железа, которые попеременно то создавали обстановку знойных тропиков, то заставляли вспоминать о температуре межпланетного пространства.

Развлекались мы как могли. Много читали, часто коллективно, вслух. Хотя книг у нас было мало, но зато все любимые, привезенные с собой несмотря на трудности пути. Были здесь «Двенадцать стульев» Ильфа и Петрова, немало произведений Джека Лондона, в основном касающихся жизни на Аляске, были и классики.

Однажды Джек Лондон был «разоблачен». Это произошло в конце декабря, когда мы перебрались на устье Среднекана В это время стояли свирепые морозы. Столбик термометра опустился до цифры 61. Как-то утром в барак, приплясывая и потирая руки, вбежал коллектор Волька Добролюбов.