На Золотой Колыме. Воспоминания геолога

Узнав, что мы не можем из-за отсутствия микроскопов проводить детальное изучение горных пород, он дал торжественное обещание, что микроскопы будут. Слова «микроскоп» и «микроскопическое исследование» вызывали у него торжественно-мечтательное настроение.

— Вот прибудут микроскопы, — говорил он, — тогда будет ясно, где содержится золото.

Однако ему пришлось перенести глубокое разочарование. Вскоре после того как микроскопы прибыли, он обратился к Билибину с просьбой разрешить ему «посмотреть в микроскоп». Билибин показал ему шлиф гранита.

При повороте столика микроскопа отдельные минералы заиграли переливающимися цветами радуги.

Улыбин был человеком практичным. Радужные переливы его не интересовали.

— А где же золото? — спросил он. Узнав, что золота в шлифах нет и что изучение горных пород преследует иную цель, он не на шутку рассердился.

— Игрушечками занимаетесь, — мрачно произнес он, — а я, дурень, по рации запросы делал, чтобы вам скорее эти микроскопы высылали. Я эти разноцветные стеклышки еще в детстве видел; есть такая игрушка, калейдоскопом называется. Не пойму я вас, Юрий Александрович! Человек вы ученый, серьезный, а черт знает чем занимаетесь. — И он возмущенно удалился, хлопнув дверью.

Переселение на устье Среднекана не улучшило нашего положения. Мы размещались в таких же маленьких клетушках, как и раньше. Выделенное рабочее помещение было слишком тесным, и большинству по-прежнему приходилось работать дома на топчанах, которые по утрам превращались в столы.

В декабре повторилась голодная эпопея 1928 года, только в несколько меньшем масштабе. Оленьи транспорты где-то задержались. Начался голод. Работы на приисках были прекращены. Созданная чрезвычайная тройка по борьбе с голодом взяла на учет все находившееся на складах продовольствие и распределяла его среди населения. Это были жалкие крохи.

Мы переживали голодовку с меньшей остротой, нежели остальные. Задолго до ее наступления мы перешли на систему коллективного питания, объединив все наши продовольственные ресурсы. Были выделены дежурные для приготовления пищи, намечен строгий рацион питания — все это дало нам возможность жить хотя и впроголодь, но не голодать.

Проходили дни за днями, а долгожданного транспорта все не было. Начался массовый уход на Элекчан, где, на расстоянии 250 километров от устья Среднекана, находилась основная снабженческая база. Остановить уходящих не было никакой возможности. Многие покидали Среднекан в худой одежде и рваной обуви, почти без продуктов. Большинство быстро возвращалось обратно с отмороженными руками и ногами. Больница была переполнена. Ампутации проводились самыми примитивными инструментами, до лучковой пилы включительно, без всякого наркоза.

Первый транспорт с продовольствием прибыл только 24 декабря. От приезжих мы услышали о том, что на Колыму едет какая-то организация, которая будет осваивать весь этот край и объединит все виды работ как на побережье, так и в бассейне Колымы.

Несколько позже пришло официальное извещение о том, что организован государственный трест Дальстрой, в ведение которого переходят все предприятия, работающие на территории Колымо-Охотского края, и что руководство Дальстроя уже выехало в Нагаево из Владивостока.

Пережитые трудности еще больше сплотили и объединили наш маленький коллектив. Голод, холод, цинга, физические невзгоды и примитивность быта — все это переносилось сравнительно легко. Гораздо тяжелее переживалось чувство оторванности от внешнего мира, а она была почти полной. Ни писем, ни телеграмм — ничего не имели мы с «Большой Земли», которая здесь именовалась «материком». У каждого остались там дорогие и близкие, о которых ничего не было известно в течение долгих, долгих месяцев.

Горше всего приходилось тем, у кого на «материке» остались дети. Таких семейств в Среднекане было немало, особенно среди работников Союззолота. В нашей экспедиции только мы с женой успели обзавестись потомством. Можно было представить, как тяжело переживали мы, особенно жена, полное, беспросветное отсутствие вестей из дому. Ведь дети, да еще такие маленькие, были оставлены на попечение, правда, хороших, заботливых, но все же мало знакомых нам людей. Бедная жена совсем извелась и с наступлением весны категорически решила возвращаться.

В марте 1932 года она с очередным оленьим транспортом, вместе с отбывающими в отпуск работниками экспедиции Цареградского покинула Среднекан и отправилась обратно.

На Нелькобе. Год 1932-й

Отъезд

В конце апреля 1932 года с устья Среднекана в верховья Колымы выехали три полевые партии. Одну, Нелькобинскую, возглавлял я, вторую, Тенькинскую, — Н. Г. Котов, третью, Бёрёлёхскую, — Е. Т. Шаталов. Снабжены мы были из рук вон плохо. Дальстрой был только что организован, и мы на глубокой периферии, в 500 километрах от Нагаева, пока не чувствовали влияния этой организации, призванной преобразовать лицо края.

В начале апреля на Среднекан приехал начальник Дальстроя Эдуард Петрович Берзин. В тот же вечер он устроил общее собрание инженерно-технических работников. В маленькой, до отказа заполненной конторе приискового управления негде было повернуться. Около стола выделялась почти на голову выше остальных атлетическая фигура Берзина. Он был одет в военную форму, на груди алел орден Боевого Красного Знамени.

Это был человек больших дел и интересной биографии. Латыш по национальности, Эдуард Петрович, учившийся в одной из художественных школ Мюнхена, в начале войны был призван в царскую армию. К концу войны он в чине младшего офицера сразу и безоговорочно примкнул к революции. В начале гражданской войны он командовал отрядом латышских стрелков.

В 1918 году Берзину выпала высокая честь охранять со своими стрелками Кремль. Это были тревожные дни, когда против молодой, еще не окрепшей Советской власти плелись нити многочисленных заговоров и делались неоднократные попытки свергнуть большевистское правительство. Положение молодой Советской республики тогда было исключительно тяжелым. И вот враги решили нанести сокрушающий удар — захватить в свои руки Ленина и других видных членов большевистского правительства. Это был так называемый заговор Локкарта-Рейли.

Военный атташе английского правительства Локкарт и английский шпион-разведчик высшего класса Сидней Рейли разработали план захвата и убийства Владимира Ильича. В соответствии с этим планом заговорщики предприняли попытку связаться с охраной Кремля. Почуяв «запах» плетущихся вокруг интриг, Берзин решил «клюнуть» на удочку. Действовать надо было умело и осторожно. Враг был слишком хитер, и малейшая оплошность могла его спугнуть.

Берзин включился в опасную игру. Он дал согласие на участие в заговоре, прошел длительную проверку со стороны Локкарта и Рейли и вошел к ним в доверие. Убедившись в том, что Берзин является своим человеком, они посвятили его в подробности заговора и выдали аванс в сумме миллиона рублей. Остальные деньги Берзин должен был получить после того, как Ленин и другие члены правительства будут арестованы.

После получения «задатка» Берзин с «вещественными доказательствами» явился к Дзержинскому и рассказал ему о заговоре во всех деталях.

Благодаря Берзину заговор был раскрыт, и, хотя Рейли сумел скрыться, большинство заговорщиков было своевременно арестовано.

После окончания гражданской войны Берзин был переброшен на ответственную хозяйственную работу. Перед приездом на Колыму он был директором одного из крупнейших в Союзе бумажных комбинатов — Вишерского (на Урале). И вот теперь он приехал сюда как уполномоченный Совета Труда и Обороны в качестве директора Дальстроя.

Нам понравилась его какая-то добродушная, задушевная простота. Говорил он без всякой аффектации, с небольшим акцентом, очень доходчиво. Он рассказал нам о той огромной ответственной задаче, которая возложена на Дальстрой, — вызвать к жизни, пробудить от вековой спячки огромную территорию Северо-Востока нашей Родины. Для этого нужны колоссальные денежные, материальные и людские ресурсы. Среднеканское золоторудное месторождение с его огромными потенциальными запасами золота является основой для покрытия этих затрат, поэтому на форсированную разведку его надо обратить самое серьезное внимание.