На Золотой Колыме. Воспоминания геолога

Большую помощь во время переговоров оказал Егор Ананьевич. Он был не только переводчиком, но и искусным дипломатом.

Договор был подписан, и 22 мая мы уже находились на обратном пути. Несмотря на позднее время, по Колыме же можно было ехать верхом, но только до устья Тенке. Ниже ее русло Колымы было уже основательно промыто вешними водами.

Лошадей сопровождали два конюха. Оба ни слова не говорили по-русски и первое время смотрели на нас с некоторой опаской.

После приезда на устье Тенке мы стали готовиться в дальнейший путь. Часть груза была оставлена в бараке Вознесенского, а наиболее ценные вещи сложены в хижине Протопопова. Это был очень подвижный, веселый и гостеприимный якут. Он сносно говорил по-русски, и с ним приятно было побеседовать на разные темы. В его небольшом домике в отличие от оротукских юрт светло и чисто. У него имелся самовар, к обеду подавались каждому тарелка и вилка, соль и даже горчица. Он угостил нас жареными утками и взбитым молоком «Хайяк», очень вкусным и питательным блюдом.

Протопопов рассказал нам, что по Нелькобе бродит много совсем одичавших оленей, которых можно стрелять. Поймать их невозможно. Олени принадлежали богатому тунгусу Василию Слепцову. Когда началось раскулачивание, Василий оставил почти все свое стадо в бассейне Нелькобы, а сам с семьей, забрав небольшое, количество лучших оленей, откочевал неизвестно куда. Олени быстро одичали, и теперь якуты ездят на Нелькобу охотиться на них.

На устье Чалбыги

Хотя мы с Котовым были старинные друзья-приятели, совместное пребывание наших двух партий стало постепенно тяготить нас. То рабочие моей партии совершали что-то неэтичное по отношению к партии Котова, то наоборот. В общем мы оба с нетерпением ждали, когда наши пути разойдутся.

Если между нами, давнишними приятелями, начинал ощущаться холодок, то взаимоотношения между остальными работниками обеих партий приобретали характер явной враждебности. Это обстоятельство: мы решили использовать.

Нужно было выделить некоторую сумму в фонд строительства оротукской школы. Мы собрали пятьсот рублей.

Узнав об этом, чтобы досадить нам, партия Котова собрала шестьсот рублей, «переплюнув» нас. Мы проглотили эту «обиду». Так или иначе школа получила свыше тысячи рублей, что при пятитысячном бюджете сельсовета было большим подспорьем.

25 мая мы отправились вверх по Тенке. Лошади были сильно истощены. Это какие-то скелеты, покрытые облезшей, свалявшейся шерстью. Якуты, как правило, не кормят их всю зиму, заставляя питаться подножным кормом, который кони сами достают из-под снега, разгребая его копытами. От такой пищи они к весне едва таскают ноги. Поэтому грузоподъемность их крайне невелика, и мы с трудом погрузили на каждую из них два — два с половиной пуда. Значительную часть продовольствия и других грузов пришлось оставить у Дмитрия Ивановича, с тем чтобы впоследствии постепенно перебрасывать их к нашей базе.

27 мая мы добрались до устья Нелькобы и надолго распростились с партией Котова, которая, проследовала дальше вверх по Тенке.

Пройдя еще километров двенадцать, мы остановились на берегу небольшой речки Чалбыги, километрах в двух от ее устья. Здесь предполагалось создать нашу основную базу.

Конюха Попова с рабочим Мишей Абтрахмановым я сразу же отправил обратно на устье Тенке захватить часть оставленного груза. Остальные принялись за строительство барака. Леса вокруг было много, подноска его нас не затрудняла, и строительство шло быстро. Основным руководителем строительства был наш промывальщик Пульман. Он самый старший среди нас. Зовут его Егор Иванович, но по имени и отчеству его никто не называет, а обращаются к нему со словами «папаша», «отец», «старик»: «Отец, иди чай пить!», «Старик, ты не видел моего ножа?»

«Отцу» пятьдесят семь лет, сложен он атлетически и любого из «сынков» заткнет за пояс в маршруте и на работе. У него широкое, густо заросшее волосами, очень добродушное лицо, светлые водянистые глаза и большой мясистый нос. Говорит он, слегка шепелявя, часто вставляя «так сказать», «как это говорится», «конечно». Поговорить «отец» любит, хотя объясняется довольно нескладно. Руки у него работают не в пример продуктивнее языка. Он и плотничать, и столярничать, и шить, и вообще любым рукомеслом заниматься весьма горазд.

По национальности Пульман латыш, но настолько обрусел, что уже с трудом может изъясняться на родном языке. Он не силен в грамоте и очень суеверен. У него бесчисленное множество примет, которые он знает наперечет. Ему понятен язык птиц и зверей. С ним запросто говорит ворон, дятел предупреждает его о приближении человека, дерево скрипит о золоте, спрятанном в недрах таежного ключа. Нескладным, корявым языком он рассказывает нам о своих таежных скитаниях, и звери в его рассказах похожи на мудрых людей. В каждом ключе, по его глубокому убеждению, живет «хозяин» и пришельцу надо вежливо спросить разрешения остановиться на этом ключе, в противном случае обиженный «хозяин» может наслать беду.

Вообще мир для него полон загадок, и тайн, которые он пытается разгадывать. Бывший старатель, он, после того как старание запретили, пошел работать промывальщиком в полевую партию, чтобы быть ближе к природе и продолжать поиски милого его сердцу золота. Ему нравится сам процесс поисков, и в нем нет той жадности к этому металлу, которая присуща большинству старателей. Это чистейшей воды пантеист, типичный созерцатель и бескорыстный любитель природы.

Он в основном и руководил строительством барака.

Первым помощником Пульмана был его непосредственный начальник — наш прораб-поисковик Перебитюк. Его несколько непривычное имя Венедикт ребята быстро переиначили в Виктора. Перебитюку около тридцати лет. Это рослый красивый парень с наивным выражением больших серых глаз и слегка насмешливыми полными губами, с большой ямочкой на подбородке. В этом районе он уже третий год — приехал из Ачинск на старание, но скоро перешел на службу в Колымское управление. Он производит впечатление серьезного, положительного человека, физически крепок и вынослив. На Колыму Перебитюк приехал с открытой формой туберкулеза, однако суровый колымский климат с его сухими морозами и жарким ясным летом при полной стерильности воздуха быстро поправил его, и чувствует он себя прекрасно.

Примерно одного возраста с ним коллектор Ганя Ковяткин, также бывший старатель, серьезный, живой и сообразительный хлопец, очень упорный и старательный, с веселым, неунывающим характером.

Мы с ним сразу же стали ходить в маршруты. К тому времени снег на склонах сопок уже стаял и только на вершинах отдельных гранитных массивов продолжал лежать плотным нетронутым покровом. Мы уходили в маршруты на восемнадцать-двадцать часов и возвращались усталые донельзя, с массой впечатлений. Почти круглые сутки было светло, и мы работали, пока хватало сил. Вернувшись, отсыпались и, отдохнув, принимали посильное участие в строительстве барака. В основном же его строили четверо. Кроме Перебитюка и Пульмана на строительстве его полностью были заняты два дружка — наши рабочие Гоша Родионов и Филипп Фирсов.

Родионов — краснощекий смуглый юноша лет двадцати трех – двадцати четырех, старательный, послушный, несколько медлительный, но усердный. У него сильно развита хозяйственная жилка. Он и заячье одеяло выменял у якута, и еще кое-какие вещи приобрел, но все это носит у него безобидный характер некоторой предприимчивости, отсутствующей у других ребят. Он очень аккуратен.

Его приятель Фирсов — веселый белозубый парень с вечной улыбкой на лице, горячий, вспыльчивый, но отходчивый. Любит пошутить и за словом в карман не лезет. Работает он быстро и усердно. С Георгием они большие друзья, вечно шепчутся, хихикают, подтрунивают друг над другом и трогательно заботятся одни о другом. Оба они только что демобилизовались из Красной Армии, и в них еще чувствуется воинская дисциплина.

Третий наш рабочий — Миша Абтрахманов, татарин по национальности, с типичным татарским лицом, выходец из глухой деревушки. Пребывание в армии только слегка обтесало его. Он парень с хитрецой, как говорится, «себе на уме». По-русски говорит плоховато и большей частью молчит. Если ему что-нибудь не по душе, он не скажет прямо, а начнет жаловаться на стороне. В этом отношении он прямая противоположность Фирсову, который предпочитает разговаривать с начальством сам, а не «плакаться в жилетку». Миша любит слукавить и в работе. Тайгу он не жалует и ругает себя за то, что согласился поехать на Колыму. Он единственный среди нас, кто знает толк в лошадях, разбирается в их привычках, повадках и любит возиться с ними.