Григорий Шелихов

обнаруженной после девятимесячной отлучки в Воскресенской. Эта же

черная рука толкала чуть ли не на братоубийственную войну засевшие в

Кенайском заливе и в устье реки Медной артели бывшего шелиховского

компаниона Лебедева.

Появляясь под флагом то Гудзоновой, то Ост-Индской компании, а то

под каким-то черным неведомым флагом с нашитой на нем змеей, бостонец

Барчер выменивал у индейцев побережья бобровые шкуры на ружья, порох,

пули. В последнее время он завел темные шашни и усердно спаивал ромом

бесчинствовавших в Кенаях лебедевцев. Баранов ни разу не встречался с

неуловимым корсаром, но угадывал в нем на все готового, опасного врага

русскому делу в Америке.

Не останавливаясь ни перед чем в проведении раз принятых решений,

Александр Андреевич положил за правило принимать их, держа все нити в

руках. Путаные объяснения Шильдса и людей, рассказывавших со слов

одного из передовщиков лебедевской артели, не то Петра Коломнина, не

то Потапа Зайкова, приходивших в Воскресенскую, о готовящемся

восстании индейцев, побудили Баранова держаться выжидательно в надежде

добраться до корня...

Под фонарем на бочке, заменявшей письменный стол, правитель почти

до рассвета писал донесение Шелихову о встрече с Мором и о событиях в

заливе Нучек. Разговоры с Мором натолкнули на мысль об установлении

торговых связей с Ост-Индской компанией, манящий голос Феникса увлекал

еще дальше - на богатые дарами природы острова южной части Тихого

океана. Фантастично смелые, но всегда деловые, подкрепленные цифрами и

расчетами соображения Баранова летели навстречу такому же духу отваги

и предприимчивости, каким полон был и Шелихов даже в последние годы

его жизни, омраченные происками завистников и врагов начатого им дела.

Дописав последние строки очередной, как называл он свои письма

Шелихову, реляции, правитель откинулся и прочитал их для себя вслух и

с удовольствием:

"Мест по Америке далее Якутата много, кои бы для будущих польз

отечества занимать Россиянам давно б следовало... И мужество и

неустрашимость потребны к преодолению только первых затруднений, чего

в Российском народе всегда найти надеяться можно, и доставить честь

государству, которому мы жизнью и покоем жертвовать по присяге и

совести обязаны.

Александр Баранов".

Глава третья

1

С отъездом Резановых в Петербург мир и благополучие покинули,

казалось, шелиховский дом. Люди и обстоятельства беспрерывно, удар за

ударом, разрушали веру морехода в его силы, в былую удачу, в торжество

и признание дела, с которым он связал все помыслы последних лет своей

жизни.

Высочайшее соизволение на возвращение Резанова в столицу

возбудило немало разговоров в Иркутске. Ни для кого не было тайной,

что пребывание Николая Петровича в столь глухом, отдаленном от столицы

городе следует рассматривать как опалу и ссылку.

- Схитрил Гришка - и труды наши и усердие к отечеству себе в

пользу обратил! - обсуждали компанионы вылетевшие из губернаторского

дома слухи о прощении Резанова во внимание к заокеанским

странствованиям и открытиям морехода. - Варнак - он всегда варнак:

выдал дочку за масона. Мало ли их тут по острогам и рудникам наслано!

Выдал, а теперь через столичных фармазонов зятька оправдал и в

Петербург выправил дела обделывать. Он нам покажет Америку - по миру

пойдем!

Наталья Алексеевна знала о пяти тысячах рублей, которые Григорий

Иванович не без труда собрал и передал зятю для оплаты услуг Альтести,

склонившего чье-то высокое внимание к заокеанским странствованиям и

открытиям тестя Резанова, - знала и потому ничего не говорила мужу о

доходившей до нее болтовне досужих языков: "Не набедокурил бы из-за

такого "внимания" Гришата... Темный он стал!"

А мореход действительно после отъезда Николая Петровича и дочери

в столицу как-то замкнулся, ушел в себя. Сидел дома и, обложившись

картами и книгами, готовился к задуманной в лето 1793 года экспедиции

на поиски по азиатскому берегу незамерзающей гавани.

Наслышанная о жестокости китайских солдат пограничных ямыней,* об

изощренных мучениях, которым они подвергали попавших к ним в руки

чужеземцев, Наталья Алексеевна со страхом и сомнением рассматривала

наведенные красным суриком бесчисленные варианты маршрутов экспедиции.

Григорий Иванович часто зазывал Наталью Алексеевну посмотреть карты и,

больше того, требовал от нее одобрения своей безумной затее... (*

Пограничных ямыней - пограничных областей.)

- Легче мне было бы в Америку плыть, чем пустить тебя на

китайскую землю невесть чего искать! - сдержанно отзывалась Наталья

Алексеевна и переводила разговор на отвлекающие размышления о том, как

едут или уж доехали и как устраиваются их дети в столице.

- Доехали, Натальюшка, доехали и домового за печь пустили.

Николай Петрович, чаю, Державину и челобитные мои передал - не

задержали бы дозволением! - охотно отозвался однажды Григорий Иванович

на слова жены, думая все о своем - об отправленном на имя царицы

всеподданнейшем ходатайстве разрешить ему поиск гавани на свой кошт и,

ежели эта нужная гавань будет найдена южнее устья Амура, дозволить

вступить в переговоры с китайскими властями.

Прямодушный Пиль, болевший нуждами вверенной его управлению

Восточной Сибири, этого, как он называл, "окованного льдами царства",

и в этот раз доброжелательно поддержал полезную русскую инициативу, не

убоявшись того, как может быть расценено в Петербурге, поглощенном

делами на Западе, такое неуместное вмешательство в высокую политику.

- Вот кабы Николай Петрович прошение твое в печь спустил, а

домового Гавриле Романычу отдал, ей-ей не пожалела бы! - шутила

Наталья Алексеевна, вспоминая данного ею дочери по древнему поверью на

доброе бытование домового сверчка, с большим трудом уловленного в

поварне и заключенного в крохотную коробочку с прелым листом и

хлебными крошками. Коробочку с "домовым" Наталья Алексеевна наказывала

Анюте всю дорогу держать в шубке под дохой - не замерз бы. "А нежив

будет, замерзнет - брось за печь, как в дом войдешь, чтобы не оскудел

дом сытостью! Он за печью оживет..."

- Ну-ну, ты скажешь, Натальица! Всеподданнейшее прошение на

высочайшее имя под козявку сменяла! - замахал руками Григорий Иванович

на жену.

Наталья Алексеевна только вздохнула и смолчала: как никогда, был

ей не по сердцу новый замысел мужа.

Мысли о том, что усилия найти незамерзающий выход в Тихий океан

со стороны Сибири ни к чему не приводят, приносили мореходу много

тяжелых огорчений.

Административная кухня губернаторской канцелярии не имела тайн от

вездесущего Ивана Ларионовича Голикова, крупнейшего пайщика

шелиховских компаний, и Ивана Андреевича Лебедева-Ласточкина, былого

компаниона по первому, десять лет назад проходившему плаванию Шелихова

в Америку.

- Я деньги в это дело вложил, три корабля экипировал, а он что?

Латаные портки да шалую женку, что за ним увязалась! А прибыль делить

приказчик мой пополам захотел?! - объяснял Лебедев свой разрыв с

мореходом после возвращения Шелихова с женой из преисполненного

больших опасностей и неимоверных лишений заокеанского странствования.

Сидя дома в ожидании столичного ответа на свой план поисков

незамерзающей гавани, Шелихов перебирал в памяти дела и дни,

положившие начало его Славороссии.

Причина расхождения с Лебедевым лежала глубже споров о разделе

прибыли. Разлад шел из-за того, как управлять колониями и какие цели