Григорий Шелихов

преследовать в отношении туземного населения Америки. Простодушие и

беззащитность туземцев открытой земли, благородство и преданность Куча

тронули сердце морехода. Встречи и разговоры с Радищевым, ссылки на

мнения и суждения которого - Шелихов понимал это - были невозможны и

опасны, заставили морехода по-иному взглянуть на смысл и направление

своей деятельности в Америке.

- Управлять дикими надо твердостью, но и с понятием, привязывая

краснокожих пользою и научением, - принял решение Шелихов и, как умел,

старался проводить его в жизнь.

По-иному смотрел на дело Лебедев.

- Железом и страхом подчинять надо, иначе что с них возьмешь, -

говорил он.

Сила и права капитала были на стороне Лебедева; на стороне же

Шелихова оказались люди - и те, что вернулись с ним из плавания, и те,

которых он оставил в первых основанных им постоянных русских

поселениях на Алеутах и американском материке.

Третий компанион, Иван Ларионович Голиков, душой был во власти

интересов капитала, но из расчетов стать в будущем единоличным

владельцем найденного за океаном золотого руна - "с открывателем

как-нибудь уж сам, придет время, управлюсь" - принял сторону Шелихова.

После трехлетней волокиты по судам и присутственным местам

Шелихов, проявив неожиданную для Голикова деловую находчивость,

смекалку и умение находить покровителей и сторонников, сколотил три

новых товарищества и стал во главе дела - на место, которое Иван

Ларионович оставлял за собой.

Разойдясь с мореходом, Лебедев основал собственную компанию и

заложил две-три фактории на берегах Кенайского и Чугацкого заливов.

Передовщиками к нему пошли несколько старовояжных, побывавших с

Шелиховым в Америке, но возвращенных мореходом в Охотск по той

причине, что оказались неспособны ужиться с туземцами.

"Пропадут непутевые, а каку кашу расхлебывать нам доведется!" -

думал Григорий Иванович, разбираясь на досуге в донесениях Деларова и

Баранова о бесчинствах лебедевских людей среди кенайцев и чугачей. Он

представлял себе лица перекинувшихся к Лебедеву старовояжных и

досадовал: люди все крепкие - Потап Зайков, Коломнин, Забалушин,

Коновалов... "Этот-то сущий зверь, этот и своих в железа возьмет, дай

ему волю!" - вспоминал Шелихов мрачную фигуру партовщика Коновалова,

которого он после памятного боя с конягами на Кадьяке арестовал и

привез в Охотск судить за ничем не оправданные убийства замиренных

островитян.

Коновалов свои преступления пытался взвалить на него, Шелихова.

Подлекарь Мирон Бритюков, подлый человечишка, подкупленный Лебедевым,

когда начались между ним и мореходом раздоры, подал в 1787 году бумагу

капитану Биллингсу. До сих пор дело не кончилось, до Петербурга дошло,

там и застряло, хотя Бритюков на допросе в совестном суде сознался,

что по уговору Лебедева, наглотавшись водки, спьяна подмахнул бумагу,

которую подсунул ему сквалыга-ярыжка Козлятников.

Среди кляузных дел, неизбежных в те времена при выдвижении

простого человека из народной толщи, донос подлекаря Бритюкова всегда

всплывал со дна тяжелых воспоминаний Шелихова. Тем более, что перед

лицом собственной совести мореход и сам признавал за собой вину -

вольную или невольную, кто ее разберет. А причина, чтобы винить его,

была, - причина, наложившая до сего дня не смытое пятно на имя

Шелихова, как человека и первого от России завоевателя Нового Света.

"Гришата, на что ты Коновалову рассудил доверить правеж над

изменой кадьяцких американцев?" - эти слова Натальи Алексеевны,

укоризненные глаза и голос ее навсегда запомнились мореходу, когда к

ним в барабору, поставленную после высадки на острове Кадьяке,

ворвались несколько промышленных с криком о том, зачем Коновалов зря

людей переводит.

Пока Шелихов с десятком верных людей добежал до ущелья, в которое

согнали покорившихся после ночного боя дикарей, Коновалов, хвативший

спиртного для лучшего розмысла, распаленный гибелью своих товарищей,

успел порубить и пристрелить несколько размалеванных черной краской

воинов, да многих искололи и зарезали конвоиры из лисьевских алеутов,

имевших давние кровавые счеты с кадьяцкими конягами.

В молодости лихой кулачный боец, Шелихов едва справился с пьяным,

потерявшим рассудок Коноваловым, заковал его в кандалы и, продержав

преступника под караулом, забрал с собою в Охотск. Вернувшись же

домой, Шелихов смалодушничал, не дал хода кровавому делу: Лебедев и

Голиков отстаивали Коновалова, да и сам Коновалов при попустительстве

Биллингса исчез, убрался на время в родные места, куда-то на Колыму.

"Из-за сокрытия чужой и своей неправды - боялся, чтобы в

жестокости и алчбе с испанцами и англицами не сравняли, - и

поплатился", - укорял себя за это Шелихов. А Лебедев, проигрывая в

неправом споре, на все шел, лишь бы опакостить дело, - ну и нашел

Бритюкова! Бритюков коноваловское зверство подбросил Шелихову и

Коновалова против Шелихова же в свидетели выставил.

Не дано человеку знать замыслы ни явных своих врагов, ни тайных

недругов, - не знал и мореход, что Лебедев и Голиков, снова секретно

вошедший в лебедевскую компанию, усмотрели в возвращении Резанова в

Петербург угрозу своим расчетам перенять на себя шелиховское дело и

стать хозяевами в американской земле. Вослед Резановым и Бему выехал в

столицу бывший заседатель совестного суда Козлятников. Выгнанный с

места, этот судейский крючок, находясь много лет под судом и

следствием, занимался практикой подпольного ходатая по махинациям

дошлых купцов.

У обоих компанионов были грехи и прорухи в торговых делах с

анадырскими чукчами и ительменами на Камчатке, - они опасались

снявшегося в столицу Бема. Козлятникову, чтобы отвести от себя

неприятности и показать пример своей рачительной заботы

правдоискателей, они поручили разворошить дело Шелихова о разорении

американских селений и убийстве множества новых верноподданных,

завоеванных державе стараниями купцов Голикова и Лебедева.

Учить Козлятникова не надо было. Голиков указал ему только одно -

найти советника коммерц-коллегии Ивана Акимовича Жеребцова, с которым

у торгового дома Голиковых были давние и прочные связи по откупам.

Тихоструйный Иван Ларионович из обрывков рассказов, слышанных от

самого Шелихова и через людей, - не умел мореход держать язык за

зубами - догадывался найти у Жеребцова поддержку...

2

В середине мая Ангара очистилась от льда. Лед прошел уже и из

Байкала, дальше потянулся по Енисею и ввергся в пучины Северного

океана. Этим льдом Байкал, говорили тогда, кланялся Ледовитому океану.

Из окна шелиховской комнаты, выходившего на задворье - в сад и на

реку, было видно, как далеко за Ангарой голубели в весенней дымке

гольцы и сопки тунгусской земли.

Шелихов, в ожидании разрешения на задуманную экспедицию, с

нетерпением отсчитывал дни до середины лета. К этому времени, по его

расчетам, должны были вернуться из столицы, конечно, уже на колесах,

посланные дочерью и зятем кошевы с порохом и ядрами, которые

предстояло получить из Кронштадтского арсенала. Хотя порох был и в

Иркутске, как в Якутске, Гижиге и в Охотске, где снаряжались суда

компании, и от долгого хранения на казенных складах этот порох часто,

кстати сказать, приходил в негодность, - все же корабли дальнего

плавания по положению могли получать его только из Кронштадта, для

чего надо было преодолеть в оба конца двенадцать тысяч верст.