Смейся, паяц!

Он, как я уже писал, очень помогал мне внедриться в московскую жизнь, щедро делился своими деловыми связями в издательствах, на радио и телевидении…

К Успенскому не было ровного, усреднённого отношения – его или ценили и любили, или боялись и ненавидели. Дети обожали его, он умел с ними общаться на понятном им языке, сам превращаясь в ребёнка. Я помню, как на одной из таких встреч, Эдик вышел с малюсеньким мальчишечкой на руках. Его окружила толпа детей.

– Чей братик? – спросил он.

– Мой! – ответила девочка с мячом.

– Меняю на мячик, – предложил он и протянул ей брата.

У Эдика сложились очень добрые отношения с Майей, он был ей интересен, она говорила о нём с теплотой, называла – Эдичка, он платил ей искренней привязанностью, делился с ней своими семейными проблемами, с неподдельным интересом расспрашивал о её работе.

Через полгода после переезда в Израиль, я пригласил его, он прилетел и жил с нами, в нашей съёмной двухкомнатной квартире.

Я организовал ему несколько творческих выступлений, чтобы он окупил расходы на авиабилеты.

Возвращаясь после концертов, мы ещё долго болтали за ужином, а потом он нырял в кухню и быстро перемывал всю посуду, за что я ругал его: «Майя привыкает к тому, что мужчина моет посуду – ты уедешь, и это придётся делать мне!». Израиль очень понравился ему, он ещё часто просил прислать ему приглашение, прилетал, и сам, и вместе с женой и двумя маленькими дочками.

Я несколько раз ездил в Ашкелон, снял им половину виллы на берегу моря. По субботам мы с Майей навещали их, привозили детям сладости и подарки. Он попросил организовать ему несколько выступлений – я это сделал…

Я был уверен, что дружба наша – навсегда, до конца жизни, но… Однажды Аркадий Хайт рассказывал про какую-то очередную войну Успенского с каким-то чиновником, как Эдик обложил его со всех сторон и загнал в угол.

– Да, нелегко быть врагом Успенского, – прокомментировал я его рассказ.

Аркадий рассмеялся, как всегда, весело и заразительно, и добавил:

– И другом тоже!

Увы, очень скоро мне пришлось в этом убедиться.

ДРУЗЬЯ МОИ УХОДЯТ ПОНЕМНОГУ…

Отом, что Юрий Тимошенко умер, в Москве сообщений не было: по советским правилам в центральных газетах извещали о смерти народных артистов только СССР, а он был народным артистом республики. Чтобы некролог был опубликован в столице, украинское министерство или партийные органы должны были обратиться с письмом в соответствующие инстанции, а они этого делать не стали. Больше того, даже в Киеве о дне и часе его похорон сообщили только в одной газете, чтобы меньше народа успело прочитать: власти опасались большого скопления людей. Но им ничего не помогло: улица у Дома актёра, где лежал Юра, была запружена людьми – киевляне пришли попрощаться со своим любимцем. Он лежал в красном гробу, в киевском Доме актёра, бесконечная очередь печальных и плачущих людей струилась мимо гроба. Раздавленный горем, мгновенно постаревший, подошёл к нему Березин, постоял молча, потом выдавил из себя:

– Так много хотел тебе сказать на прощанье, но… Прости, Юра, я впервые забыл свой текст.

К своему финалу Тимошенко, если можно так сказать, шёл целеустремлённо. Я уже писал, что они работали по два, а то и по три концерта в день, используя промежутки для прогулок и отдыха. Но последнее время Юра не выходил из-за кулис. Я как-то зашёл к нему и попытался вытащить на улицу. Он лежал на каком-то топчане со сложенными на груди руками, погружённый в глубокую задумчивость.

– Пойдём, походим, – позвал его я.

– Не хочу.

– Тут душно, пыльно. Ты же укорачиваешь себе жизнь!

– А я не хочу жить, – ответил он, спокойно, без эмоций, как о чём-то уже давно решённом. Мне стало страшно: я почувствовал, что это решение выстрадано и окончательно. Мы все знали причину его страданий – проблемы в семье, проблемы с женой. (Более подробно ничего не скажу, не хочу ворошить его жизнь). Через какое-то время сперва инфаркт и вслед за ним инсульт выдернули из жизни этого замечательного артиста и человека.

Преодолевая бюрократические барьеры, мне удалось сдать два некролога, в журналы «Крокодил» и «Советская эстрада».

В эти дни в министерстве культуры СССР заседал художественный совет по эстраде. Говорили о непрестижности этого жанра, об отсутствия к нему уважения чиновников… Я попросил слова и сказал:

– А как можно нас уважать, если мы до сих пор не попрощались со своим коллегой, с корифеем Эстрады, с любимцем зрителей, с Юрием Тимошенко, и не сказали ему добрых слов на прощанье!..

– Юрочка умер?.. – прерывающимся голосом спросил поражённый этим известием Аркадий Райкин. Потом приподнялся, опираясь о стул, и переспросил. – Когда?

– Неделю назад, – ответил я, и Райкин заплакал. Все встали и несколько секунд стояли молча. После этого обратились в разные инстанции, и, наконец, вышли некрологи в «Советской культуре» и «Известиях».

Смерть Тимошенко подкосила Березина. Он ещё какое-то время пытался работать один в программе «Штепсель о Тарапуньке», собрав туда много киноматериалов и сопровождая их комментариями, но это не имело ни успеха, ни перспективы: его болезнь Паркисона после ухода Тимошенко стала стремительно прогрессировать, ему уже было нелегко выходить на сцену, да и его прославленная память начинала отказывать.

...

Какая обидная штука – старость! Люди просят Бога о долголетии, а Майя всегда говорила: надо просить о полноценности. И я с этим согласен: как говорят англичане, надо умирать в ботинках… Но, увы, это уже зависит не от нас. Это надо заслужить!

РОЖДЕНИЕ «ТЭЗЫ С НАШЕГО ДВОРА»

Мои записные книжки уже давно были наполнены набросками, характеристиками персонажей и даже их репликами. Но я понимал, что написать правду мне не дадут, а лгать или сглаживать углы никогда не стал бы. Поэтому ждал, ждал подходящего времени и дождался: пришла перестройка, ослабела цензура, замаячила надежда на свободу слова. Тогда я уехал в Репино, в Дом творчества кинематографистов, и буквально на одном дыхании, за три недели, написал эту повесть.

В этот год Виталий Коротич возглавил «Огонёк». С его приходом популярность журнала и тиражи взлетели вверх. Я пришёл в редакцию и оставил у секретаря свою рукопись с запиской: «Виталий! В перерывах между встречами с американскими сенаторами и индийскими набобами, пожалуйста, постарайся её прочитать!».

Наш разговор состоялся через неделю. Виталию повесть понравилась, он её хвалил и обещал в самоё ближайшее время опубликовать. Но начался разгул общества «Память», Коротича обвиняли в антипатриотизме, в сионизме, в симпатии к Израилю, ему угрожали физической расправой. Публикация повести каждый раз откладывалась, а время шло, поднялась новая волна эмиграции в Америку и в Израиль – эта тема была раскалена до предела. Я пришёл к Коротичу и объяснил, что не могу больше ждать. И тогда он принял «соломоново» решение: повесть издать, но не в журнале, а в «Библиотечке «Огонька», тираж которой сто пятьдесят тысяч, что раз в двадцать меньше тиража «Огонька», значит, шансов получить неприятности тоже раз в двадцать меньше. В журнале была опубликована только первая глава повести, как реклама, а сама «Тэза» вышла через два месяца и разлетелась, как горячие пирожки. Успех был явный: мне звонили, у меня брали интервью, повесть распространяли на ксероксе, приехали Киевские бизнесмены и подписали договор на право переиздания повести… В редакцию журнала шли письма от читателей, которые требовали продолжения («Мы полюбили этих героев, мы хотим знать, как они живут в эмиграции!») . Я уже стал подумывать о продолжении и, как будто специально приуроченная к этому, появилась возможность полететь в Америку.

Пару лет назад в Америку эмигрировал артист эстрады, назовём его Сима Яснопольский. В Нью-Йорке он купил полчаса эфира у какого-то радиоканала, назвал себя президентом радиоконцерна «Сатурн» и стал ежедневно транслировать новости и интервью с разными более и менее интересными людьми. Эту радиостанцию эмигранты слушали, у него появились спонсоры, которых он рекламировал, и, когда его материальное положение стабилизировалось, он решил выйти на международный рынок: прилетел в Москву, нашёл меня и попросил вывести его на руководство Союза кинематографистов. Я сделал это, сказал о нём всякие добрые слова, и был подписан договор: Союз отправляет в Америку известных артистов, режиссёров, сценаристов, а Сима встречает их, берёт на себя расходы по проживанию и устраивает серию творческих встреч – сам зарабатывает и платит гонорары гостям. Он провёл предварительный опрос у своих слушателей, кого бы они хотели видеть в первую очередь, и приложил к договору список, в котором были и мы с Лёней. Первым полетел Эльдар Рязанов с женой, потом Быстрицкая, потом в Америку прилетели братья Каневские. Но это уже отдельная глава.