Записки «трижды воскресшего»

- Командир, - с трудом переводя дыхание, прохрипел он, - больше не могу…

Вижу: в самом деле не может. Наверное, с детства был изнежен.

- Ладно, - сказал я, - иди за мной, только не отставай.

Я опять пошел впереди, время от времени останавливаясь, давая Покровскому возможность меня догнать.

В эти короткие минуты отдыха я возвращался к одной и той же мысли: «Почему фашистские истребители из всей группы выбрали для атаки именно наш самолет? Ведь я не был замыкающим, да и воздушный стрелок, если бы Покровский не оказался таким раззявой, представлял для них опасность… Им же проще было атаковать одноместные Илы, которые замыкали группу… Ответ, видимо, один: они проверяли боеспособность нового двухместного самолета Ил-2, и по вине Покровского им удалось нас сбить.

Между тем большая поляна, на которой мы приземлились - возможно, это было замерзшее болото, - осталась позади, мы оказались в лесу. Тут снега было меньше, и идти стало легче, но мы уже настолько обессилели, что не могли сделать ни шагу. Неподалеку от опушки лежало поваленное ветром дерево. Мы присели у его вывороченного огромного корневища и тут, в некотором затишке, едва прикрыв глаза, сразу же заснули.

Проснулся я от холода: вода в унтах превратилась в лед. Я разбудил Покровского:

- Пошли, пошли, Валера… Не будем двигаться - пропадем.

Только через двое суток добрались мы до расположения одной из наших воинских частей. Тут мы обсушились, обогрелись и отоспались, а потом старший лейтенант - командир этой части - по нашей просьбе отправил нас на [59]

(Отсутствуют страницы 51-58)

мы танцевали с нею - и танго, и вальсы, а потом я проводил ее за околицу нашей деревни: дальше она пошла с подругами. На прощание я, задержав руку девушки в своей руке, спросил:

- Завтра вечером увидимся?

Она смущенно кивнула - и побежала догонять девчат.

В отличном настроении лег я спать, торопя приход завтрашнего дня и не подозревая, что он будет одним из черных дней в моей жизни.

В нашу задачу входило нанести штурмовой удар по немецким позициям в главной полосе обороны на западном берегу реки Угра, неподалеку от деревни Сос. Фашисты, используя рельеф местности, в частности берега реки, поросшие лесом и кустарником, построили там мощную оборону.

В общей группе я летел в последней паре с ведомым - младшим лейтенантом Бобриченко. Мне было дано дополнительное задание: сфотографировать результаты боевых действий эскадрильи и передний край обороны противника в данном районе.

Еще при подходе к цели группа подверглась сильному огню артиллерии. С противозенитным маневром мы вышли на цель и с пикирования приступили к уничтожению.

Мы с моим ведомым обстреляли вражеские артиллерийские позиции реактивными снарядами, а также из пушек и пулеметов, потом сбросили бомбы на группу танков.

Я стал выводить самолет из пикирования в горизонтальный полет и уже собирался включить фотоаппарат, как вдруг раздался взрыв, сильнейший удар - и в глазах у меня потемнело. Но, по-видимому, продолжалось это какой-то миг (иначе не писать бы мне этих воспоминаний!), я почувствовал, что меня перевернуло вниз головой - самолет падал с отбитым правым крылом и сорванным фонарем кабины.

Первая мысль - выброситься с парашютом! Я оттолкнулся от кабины - и повис на привязных ремнях… Отстегнул [60] ремни, вновь оттолкнулся от кабины, выждал немного, чтобы оказаться на безопасном расстоянии от самолета, и дернул за вытяжное кольцо. Парашют раскрылся полностью как раз в то мгновение, когда я коснулся земли нотами. Секундное промедление - и было бы слишком поздно… Секундное… Но вот - жив!

Жив, но, похоже, ранен в голову: правый глаз заливает кровью.

Я быстро сбросил с себя парашют и шлемофон, выхватил из кобуры пистолет и огляделся…

На оккупированной территории

Небольшая поляна, со всех сторон окруженная кустарником. На дальнем ее конце несколько немцев суетятся возле зенитки, которая, видимо, и сбила мой самолет - он упал метрах в двухстах от меня и полыхал, как костер. Подняв голову, я увидел парашютиста и понял, что это мой воздушный стрелок сержант Борис Старцев и что несет его на открытую местность, где ему будет невозможно укрыться. Мне еще повезло, что я угодил в кустарник.

Только успел я так подумать, как из-за ближайшего куста выскочили два фашиста. Я поднял пистолет и, выстрелив несколько раз, отбежал к кустам. Оба немца упали - может быть, просто залегли. Поднялась пальба: по мне стреляли из пулемета со стороны зенитки, раздалось и несколько автоматных очередей, но я был уже недосягаем для пуль: не разбирая дороги, ломился через густые заросли, пока мне не попалась на пути какая-то яма, в нее я и залег.

Лежал на дне ямы и обдумывал свое положение.

Сбили меня над первой позицией главной полосы обороны фашистов. Значит, о том, чтобы выйти из укрытия, не может быть и речи: сразу же попаду к ним в лапы. Единственный выход - ждать, когда придут наши. Идет [61] наступление, а я упал от линии фронта всего в четырех-пяти километрах. Два-три дня - и наши части будут тут. Надо ждать…

И я ждал. Мне были хорошо слышны грохот артиллерийской перестрелки, иногда снаряды ложились совсем неподалеку. Глядя в небо, я наблюдал, как наши и вражеские истребители, прикрывая боевые порядки своих войск и выслеживая добычу, во всех направлениях носились крупными и мелкими группами, в горизонтальном направлении и на вертикальной «карусели», стремясь зайти друг другу в хвост - шли воздушные бои. Наши Илы штурмовали немецкие позиции, а «юнкерсы» бомбили передовые позиции наших войск.

Минул день, другой… Но все меньше и меньше самолетов виделось в небе, все глуше и глуше доносился до меня грохот артиллерии, а на пятые сутки раздавались лишь одиночные разрывы снарядов. Мне стало ясно, что нашим не удалось прорвать оборону противника на Ельнинском направлении.

Значит, надо выбираться из своего укрытия и попытаться перейти линию фронта.

За пять суток, проведенных в яме, я изрядно ослаб от голода, да и рана на лбу, хотя и затянулась (я прикладывал к ней листья подорожника), давала о себе знать. На мое счастье или несчастье, по ночам шли холодные дожди: счастье - потому что я слизывал с листьев дождевую воду и тем самым кое-как спасался от жажды, а несчастье заключалось в том, что, лежа на сырой земле в непросыхающей одежде, я сильно простудился и вскоре почувствовал в суставах ног острейшие ревматические боли.

На шестые сутки я выбрался из ямы и, пройдя кустарником до Угры, сразу же едва не напоролся на немецкий патруль, идущий вдоль берега реки. Впредь следовало быть осторожнее…

Дождавшись вечера, я вброд перебрался на восточный берег, досыта напившись речной воды. [62]

При мне были документы: кандидатская карточка, удостоверение личности и расчетная книжка. Чтобы документы в случае чего не попали в руки фашистов, я зарыл их у корней приметного дерева в излучине реки. И пошел, вернее, поковылял - ноги болели все сильнее, и каждый шаг давался мне с трудом - на восток.

Минули седьмые, восьмые, девятые сутки… Днем я прятался, наблюдая за немцами и стараясь наметить маршрут, по которому предстояло двигаться с наступлением темноты. Однако ночью я нередко сбивался с пути.

Один раз забрел в расположение какой-то небольшой немецкой части - мне был слышен храп спавших в щелястых сараях. Двое часовых меня не заметили, хотя я прошел неподалеку от них.

В другой раз я наткнулся на полевую кухню. Охранявший ее часовой, должно быть, услышал хруст валежника под моей ногой. Он пустил в мою сторону автоматную очередь, но я успел прилечь - пули просвистели над головой.

Ранним утром на моем пути возникла преграда: противотанковый ров метров шести в ширину, наполовину заполненный водой. На краю рва рос кустарник, я залег в нем и стал ждать вечера. День выдался на славу, теплый, солнечный, но мне хотелось, чтобы он скорее кончился и наступила бы спасительная для меня темнота. Перед вечером появились немецкие солдаты, они разделись и стали купаться во рву. Когда ушли, я перебрался через ров.