Записки «трижды воскресшего»

- Ну, Клевцов, как настроение? - спросил он и сам ответил:-Ясное дело: бодрое, праздничное!… Пойдем со мной в президиум.

Пошел за ним - ни жив ни мертв. Мне казалось, что все, кто есть в клубе, смотрят на меня.

Сергеев взошел на трибуну и сделал небольшой доклад об успехах советской авиации, деятельности нашего аэроклуба. Когда он начал говорить, я скосил глаза в зал - и понял, что все смотрят не на меня, а на докладчика. Вздохнул свободнее и тоже стал слушать доклад.

В заключение начальник аэроклуба сказал:

- Сегодня, в честь праздника - Дня авиации - особо отличившимся учлетам объявляется благодарность. - Тут все в зале захлопали. - Кроме того, - продолжал он, - они получают премии. Учлет Клевцов Иван Васильевич… - он взял со стола большой сверток и выжидательно посмотрел на меня.

Меня снова кинуло в жар, но - хочешь не хочешь - пришлось подойти к трибуне.

- Учлет Клевцов Иван Васильевич, - улыбаясь, повторил начальник аэроклуба, - премируется осоавиахимовским костюмом!

Он протянул мне сверток, и все снова приветственно захлопали.

- От души поздравляю тебя с премией, Клевцов, желаю дальнейших высоких показателей в летном деле.

- Большое спасибо!-Я вернулся на свое место. [30]

Премирование отличившихся учлетов продолжалось, а я, прижимая к себе сверток, с благодарностью думал, что от внимания начальника аэроклуба не ускользнуло, как плохо я одет, и что наконец-то я смогу сбросить свой латаный-перелатаный пиджак.

* * *

Вскоре после праздника из Ижевска приехал инструктор-парашютист Иван Макарович Николаев, и мы под его руководством начали изучать парашютное дело. Приняв от нас экзамен, инструктор сказал:

- Завтра, если позволит погода, будете прыгать.

И снова почти бессонная ночь… Я думал о том, что в кабине самолета чувствуешь себя уверенно: он досконально знаком и уже привычен, к тому же ты надежно привязан ремнями. А тут… Это только сказать легко, а каково шагнуть в пустоту с километровой высоты!…

Погода утром оказалась как по заказу: солнечная, безветренная. Инструктор выстроил нас на летном поле, проверил нашу готовность.

Первым прыгнул Миша Плотников, ставший в последнее время моим близким другом. Я с волнением следил за его прыжком и был очень рад, когда он благополучно приземлился.

Подошла моя очередь…

Очутившись в воздухе, я, чтобы отвлечься от тревожного ожидания, стал разглядывать хорошо знакомую местность, но все вокруг виделось мне как бы в тумане.

Слышу команду летчика:

- Приготовиться к прыжку!

- Есть приготовиться!

Осторожно вылезаю из кабины на крыло самолета, парашюты - основной за спиной и запасной на груди - затрудняют движения. Выпрямившись, стою на крыле, левой рукой держусь за борт кабины. Глянул вниз - сердце зашлось от страха.

- Прыгай! [31]

Не раздумывая, прыгнул - и провалился в бездну.

Я вырвал вытяжное кольцо для раскрытия парашюта и внезапно ощутил сильный удар по лицу. В то же мгновение меня рвануло, я повис на стропах.

Какая красота открылась передо мной! Мне подумалось, что, сидя в кабине самолета, не увидишь ничего подобного, а тут - все как на ладони. Вижу ребят на аэродроме, они машут мне руками. Помахал им в ответ, и тут с удивлением заметил, что рука в крови.

Земля стремительно приближалась. Я изготовился к приземлению, ударился полусогнутыми ногами о землю и, в отличие от Миши (наполненный воздухом парашют протащил его по земле), устоял на ногах. Потянул нижние стропы, чтобы погасить парашют, отстегнул лямки.

Ко мне подбежал взволнованный врач.

- Клевцов, что случилось? У тебя лицо в крови!

А я стою и улыбаюсь: рад-радехонек, что совершил свой первый в жизни прыжок.

- Ничего страшного, - успокоил я врача, притронувшись рукой к носу, из которого сочилась кровь - задело фалом. (Фал - веревка для раскрытия парашюта без участия парашютиста, на тот случай, если учлет растеряется. Одним концом фал крепится к самолету, другим - к вытяжному кольцу.)

Домой мы отправились вместе с Мишей Плотниковым и всю дорогу делились впечатлениями от первого прыжка.

* * *

Осенью 1939 года мы полностью закончили программу летной подготовки. Но оказалось, что нам еще рано считать себя летчиками. Вася Попович прямо так и сказал:

- Аэроклуб - это лишь первоначальное обучение летному мастерству. Сегодня к нам приехала комиссия из Пермского военного авиационного училища. Училище готовит летчиков бомбардировочной авиации. Завтра вы продемонстрируете перед комиссией технику пилотирования. Лучших из вас отберут для училища. [32]

К этому времени я уже осознал одну особенность своего характера: как бы я ни волновался в ожидании какого-то события, как только доходило до дела, брал себя в руки, и волнение улетучивалось, словно его никогда и не было. Это свойство всегда служило мне хорошую службу.

Так было и в тот раз. Я занял место в кабине самолета, привычно вырулил на старт, получил разрешение на взлет и - полностью отключился от всего, что не было непосредственно связано с полетом. Не думал ни о комиссии, ни о летящем со мною инспекторе, ни об училище («примут - не примут?»). Только самолет, только ощущение своей власти над машиной и над окружающим меня пространством!…

За этот полет я получил высший балл и был включен в состав группы, отправлявшейся в Пермское училище. Я радовался за себя и за Мишу Плотникова, который тоже оказался среди лучших.

Но наша радость оказалась преждевременной: мы побывали в Перми, прошли там медицинскую и мандатную комиссии, но тут выяснилось, что несколько человек - в том числе и нас с Мишей - не приняли в училище по возрасту. Пришлось нам, как говорится, не солоно хлебавши вернуться в Сарапул и продолжать занятия в техникуме.

Но доучиться в нем нам так и не довелось: в начале апреля райвоенкомат направил нас в Балашовское военно-авиационное училище летчиков.

В начале войны

Там, в Саратовской области, и застало меня и моих товарищей начало Великой Отечественной войны.

К тому времени мы только-только закончили училище, освоили переходной самолет Р-5, научились летать на скоростном бомбардировщике СБ, сдали государственные [33] экзамены, были выпущены из училища в сержантском звании и ожидали назначения в воинские части.

В то утро весь личный состав эскадрильи без команды собрался у штаба. По громкоговорителю передавали правительственное сообщение о вероломном нападении фашистской Германии на нашу Родину. С гневом услышали мы о том, что немецкие самолеты бомбили наши города, нам хотелось немедленно ответить врагу ударом на удар.

Сержант Потапов так и заявил на стихийно возникшем митинге:

- Мы, комсомольцы, окончившие училище, требуем, чтобы нас немедленно отправили на фронт громить фашистов!

Но дни шли за днями, складываясь в месяцы, немцы уже рвались к Москве, а нас продолжали держать в резерве.

Мы недоумевали и возмущались: почему нас вынуждают бездействовать в то время, как мы всей душой рвемся в бой?… Мы не догадывались, что нам просто-напросто не на чем лететь на фронт: наши будущие самолеты еще не скоро попадут в сборочные цехи… Позже нам стало известно, что в первый же день войны немецко-фашистская авиация нанесла внезапные удары по нашим аэродромам, на которых базировалось 65% авиации западных приграничных военных округов. На земле и в воздухе советские военно-воздушные силы потеряли 1200 самолетов. В первые дни войны перед авиационной промышленностью была поставлена задача добиться значительного увеличения выпуска боевых машин. Сделать это было чрезвычайно трудно, потому что большинство авиационных заводов перебазировалось в восточные районы страны, и какое-то время они вовсе не давали продукции. Лишь в конце 1941 года, когда эвакуация предприятий авиационной промышленности в основном завершилась, когда многие машиностроительные и станкостроительные заводы были переоборудованы в самолетостроительные, был налажен [34] выпуск достаточного количества новых типов самолетов и вооружения.