Сказ Про Иванушку-Дурачка. Закомуринка двадцать девятая (СИ)

– И эвтим вы собираетесь решить меня жизти?

– Вот именно! Авось получится! И тебя порешим, царь-батюшка! И царицу нашу, понимаешь, матушку! Апчхи! Нашу мать!

– Вот именно, вашу мать! Ну вы меня просто огорошили! – воскликнул царь Горох. – Всю душу мне, вашему государю, переворотили, понимаешь! Апчхи!

– Вот именно, понимаешь! Гороша! – пронзительнейше возопила всеобщая мать. – Монарх! Апчхи!

– Що?

– Всё прополо, пропыло, пропуло, понимаешь! Эвто государственный переворат, переворут, перевурат, понимаешь! Однозначно!

– Да-да, вот именно, однозначно, понимаешь! Ну и що?

– Що, що! Ощо не всё прополо, пропыло, пропуло, однозначно, двождызначно, трождызначно! Будем обороняться от взбунтовщиков, понимаешь! Авось получится!

– Чем, естли нет оружия, понимаешь? Русским авосем, однозначно?

– Да! Им, родным, однозначно: ведь он не подведет! У меня есть с собою оружие, понимаешь! Отменное, однозначно! Хи-хи! Авось отобьемся!

– Значит, ощо не всё пропыло, пропуло, прополо, трождызначно! Ах ты, моя ненаглядная, понимаешь! Ну так доставай энто отменное оружие! Жалую тебя министром обороны! Будем обороняться от взбунтовщиков, трождызначно! Авось отобьемся, понимаешь!

– Чичас достану! Хи-хи!

Ту́тытька госпожа новоназначенный министр обороны пошарилась в декольте и вынула оттудова две здоровеннейшие рогатки, одну из которых женушка швыдко передала муженьку.

– Вот! Стреляй!

– Чем? Русским авосем? Ах, всё пропыло, пропуло, прополо, хнык, хнык!

Тутовона министр обороны пошарилась ощо раз в декольте и вынула оттудова два килограммовых мешочка с боепровизией, один из которых, с цильпебсом, супруга быстро передала мужу, а второй, с кольцами Рашига, оставила, понимаешь, себе.

– Вот, на́ тебе болеприпас! Ощо не всё пропыло, пропуло, прополо, трождызначно! Стреляй, понимаешь, Гороша, болеприпасом в смутьянов! Перестреляй их всех рьяно! Авось получится! Хи-хи-хи-хи-хи!

– Ур-р-ра-а-а! Ощо не всё пропыло, пропуло, прополо, трождызначно! Чичас как перебьем, понимаешь, пытающихся нас смутить смутьянов! Перестреляем их рьяно! Всех до единого, однозначно! Авось получится! Хе-хе-хе-хе-хе!

И, в нетерпении подпрыгивая и совершенно не смущаясь, царь с царицей принялись стрелять классными, понимаешь, болеприпасами в смутьянов, да так, понимаешь, рьяно: кому глаз подобьют, кому два, кому три, а кому и четыре, четыреждызначно! Вот что значит непременно надеяться на русский авось: надежда, понимаешь, всенепременно не подведет, ежели сам не сплошаешь, четыре тысячи четыреста сорок четыреждызначно!

– Ой, больно! – орали мятежные, понимаешь, боляре. – Ах, разрази антиподов гром, рази можно терпеть такую страшную боль?! Неужто запас энтих антигуманных болеприпасов у них никогды-никогды, никогды-никогды, никогды-никогды не закончится?!

Сапоги-самобеги тоже ввязались в драку: они, понимаешь, резво спрыгнули с Катиных ножек и принялись, понимаешь, отчаянно пинать боляр по ненавистным, вечно задирающим носы сафьяновым ботфортам с серебряными каблуками. В свою очередь боляре пинали драчунов не менее отчаянно и чуть не забили до смерти своею заносчивой сафьяновой обувью, ведь заносчивой обуви было много-премного, а сапог-самобегов – токмо двое́чка. Сапоги тильки тем и спаслись от неминучей погибели, что быстро-пребыстро бегали.

Тутоди от бесчисленных сотрясений воздуха разгорелись незатушенные окурки, закатившиеся за портьеры. Из-под портьер потянулся сизый дымок.

Тем временем смута в царских хоромах тожде разгоралась.

Одначе не бывает ни радости вечной, ни печали бесконечной. Поисточилсь царицыны кольца Рашига, поисточился и царский цильпебс. Смутьяны к тому времени все до единого стали инвалидами по зрению, хоча и пытались заслонить зенки махорокерками.

– Ага! – возрадовались мятежные, понимаешь, боляре и подтянули порты. – Нам, понимаешь, больше не нужно терпеть такую страшную боль! Ура! У антиподов запас энтих антигуманных болеприпасов закончился, однозначно! Ну топерь-то вам, наконец, капец, антиподы и эти – как их? – су... су... супостаты, в су... сумме: су... су... сумасброды!

– Ах, всё прополо, пропуло, пропыло! Що робить, Катя? – тревожно спрохал царь. – Выбросить незаметно рогатку?

– Дай сюды! Еще не всё пропыло! Рогатка еще пригодится! – деловито сказала царица и спрятала обе рогатки у себя в декольте.

Ту́тока в тронном зале несколько портьер полыхнули полымем.

– Ой, матушки! – хрипло прошептала Огняночка.

– Ой, батюшки! – вскрикнули, понимаешь, боляре.

– Я, я – ваш законный батюшка! – заорал царь. – Ой, батюшка я! Ну надо же, какое по́ломя*!

– Эх! Огнетушманчиком бы его чичас! – хрипло прошептала Огняночка.

– Огнетушманчик-то – на хрустальной люстре! – вскричал батюшка-царь. – Доставай скорей!

И тутовона царица зехнула вверх и – ах! – неожиданно узехала, що на люстре действительно висит огнетушманчик! Да такой, понимаешь, оранжевый, словно токмо що из «Оранжевой песни», однозначно! Катя изо всех сил подпрыгнула и сняла баллон с люстры, приземлилась с баллоном, чеку выдернула, нажала на рычаг – и от неожиданной отдачи выронила баллон! Баллон закрутился по паркету – и наступающих боляр как ветром сдуло! В одну секунду – не успели даже штаны подтянуть! А Катя и Горох с ног до головы оказались заляпаны белокипенной пеной, хочь и обнаружили друг дружку спрятавшимися за обширным престолом! Там же обнаружились и отважные сапоги.

– Ой, матушки! – хрипло прошептала Огняночка. – Хи-хи!

– Ой, батюшки! – завопил Горох. – Хнык-хнык!

– Ой, матушки! Ой, батюшки! Хи-хи! Хнык-хнык! – завопили сапожки, тершиеся, понимаешь, подле Катиных ножек, и принялись счищать с себя препротивную пену об упомянутые ножки, хи-хи, хнык-хнык.

– Я, я – ваш законный батюшка! Ой, батюшка я! Ну надо же, какая противная пена! Хнык-хнык! Ну чьто таперь делать, Катенька? – спросил Горох, дрожа и хныча, покуда пена постепенно стекала с его чуба на нос, с носа на усы, с усов на бороду, с бороды на брюхо, ну и так далее, и так далее, и так далее.

– Чьто делать, чьто делать! – горячаво воскликнула Екатерина. – Не нюнить! Бегчим, а не то сгорим, Горошек! Али в пене утонем, Горошенька!

– Ах, я не могу бегчить, Катя! Хнык-хнык!

– Пучему, Горошенька?

– Ах, всё пропыло, прополо, пропуло: ноги от страха отнялись! Я совершенно огорошен, Катенька!

– Ах, всё пропуло! Шо же делать, Горошек?

– Шо, шо! Бегчи одна! Как есть – босиком!

– А ты, Горошуля?

– А я... А я... А я... А я останусь с любезным баяном!

Царице показалось, что её, понимаешь, бросают ради баяна, и она взволнованно заявила:

– Нет, я вас, понимаешь, не брошу, любимый супруг да любезный баян! Садитесь вдвоем мне на шею! И мы понесемся!

– Так мы далеко не унесемся, егда, понимаешь, носячая – босиком! Ах, всё, всё прополо, пропыло, пропуло! Оставь меня, Катя, тут, с баяном, а сама спасайся, однозначно!

– Ах, уж энтот мне баян! Нет, не всё пропуло: мы унесемся! Нас унесут сапоги – самоносы и самобеги!

– Этто другое дело! – с энтузизазмом воскликнул Горох. – Я тильки с собою казну прихвачу, полевой раскладной трон да любезный баян!

– А зачем трон?

– Тсс! Авось тсс... тсс... сгодится в изгнании! Для эвтого, как его?.. тсс... тсс... тсс... статуса! Понятно?

– Ну разумеется! – сказала понятливая Катенька, а про себя подумала: «Тсс! Тсс, тсс? Хм, тсс, тсс... А-а-а, тсс, тсс! Ну разумеется, тсс – энто, понимаешь, трон тсс.. тсс... стульчак! Царь без него не как... царь никак – по царской привычке, хи-хи!»

Горох открыл багажник престола, служащий сейфом для хранения государственной казны, и достал, понимаешь, три позеленевших медяка, баян в чехле, котомку, а также свой полевой раскладной трон, изготовленный из серо-зеленого брезента, натянутого на складывающуюся металлическую раму. Царь опустил медяки в задний карман брюк галифе, запихал полевой трон в котомку, котомку – за плечи, ручку чехла с баяном – в зубы – и стремительно вскарабкался Кате на шею. Катя зело присела.