Я и Костя, мой старший брат

Обозленная, я спустилась вниз.

— У нее, видите ли, музыка! — сообщила я подругам.

— Музыка — это уважительная причина, — сказала Катя. — Ну что, будем еще кого-нибудь ждать или пойдем?

— Меня Светка возмущает! — сказала я. — Сама предложила идти и сама же опаздывает.

— Вон она! — сказала Вера.

Действительно, из-за поворота вышла Светка. Она катила коляску. Подойдя к нам, Светка резко остановила коляску и обиженно сообщила:

— Мама велела гулять с этим типом.

Тип, в голубой вязаной шапочке, улыбался и сосал пластмассового крокодила.

— Ой, какой миленький! — защебетала Вера, — Как его зовут?

— Шурик, — ответила Светка. — Да ну его! Ненавижу!

— Ребенок — это уважительная причина, — вставила Катя.

— Ну что, — сказала я, — больше некого ждать. Как мы будем ходить — но одной или все вместе?

— Ой, только не по одной! — испугалась Вера.

— Я тоже не люблю по одной, — поддержала Катя. — Давайте все вместе.

— Тогда давайте так, — предложила я, — вы идите вдвоем, а я одна. Тогда мы больше квартир обойдем. Чур, я пойду в семнадцатиэтажку.

Светка сказала:

— Пошли в наш дом. Я с двумя жильцами говорила. Они дадут бумагу. И потом, там мы можем по очереди ходить — кто-нибудь будет сторожить этого типа.

— Ой, а можно, я первая? — попросила Вера.

— Да сколько угодно, — согласилась Светка, — Можешь вообще с ним гулять, а я вместо тебя пойду макулатуру собирать.

— Ой, давай! — обрадовалась Вера.

И они покатили коляску в сторону Светкиного дома. А я повернула в семнадцатиэтажку.

Так мы называли огромный новый дом, выходящий на Садовую и всего, наверно, год как заселенный. Снаружи он выглядел очень шикарно — подъезд с навесом, а впереди разбит маленький сквер, с качелями, скамейками и голубыми елочками. А внутри мне еще ни разу не довелось побывать, потому что никто из знакомых там не жил. А мне давно хотелось подняться на семнадцатый этаж и посмотреть, какой вид открывается на Москву. Но входить в подъезд без причины я как-то робела. А теперь у меня была причина, и я смело вошла в подъезд.

Там было просторно и чисто. Мне только не понравилось, что в углу за столиком сидела женщина с очень неприветливым лицом. Мне кажется, что в таких вот прекрасных новых домах с голубыми елочками около подъезда у всех людей лица должны быть добрыми и приветливыми. Между тем и в новом стеклянном магазине-самообслужке, куда меня посылают за продуктами, у дверей стоит старик контролер с таким зверским выражением лица, что я каждый раз боюсь, как бы он меня не схватил и не потащил в милицию. Из-за этого старика я предпочитаю ходить в другой продуктовый магазин, не такой модерновый. Там, по крайней мере, на меня не смотрят с подозрением, а продавец мясного отдела даже называет меня «молодой хозяйкой».

— Ты к кому? — спросила женщина.

— Макулатуру собирать, — ответила я и сама удивилась, как робко прозвучал мой голос. В конце концов всем известно, какое значение для народного хозяйства имеет сбор макулатуры.

Но женщина у стола смотрела на меня так, словно я пришла в этот дом за подаянием. И молчала, как будто решая, пропустить меня или нет.

— Ну ладно, иди, — наконец разрешила она, и я вошла в лифт, но мне уже не нравился этот дом, и я жалела, что не пошла в какой-нибудь другой, попроще.

Нажала кнопку с цифрой семнадцать. И лифт бесшумно поплыл вверх. Кабина была просторная, с зеркалом, и я так засмотрелась на свое отражение, что не заметила, как доплыла до самого верха. Очень люблю смотреться в незнакомые зеркала. Я выгляжу в них всегда немножко по-другому. Иногда лучше, иногда хуже. А в общем, мне бы хотелось иметь другую внешность, но какую — я еще точно не решила.

Я вышла из кабины и очутилась в длинном-предлинном широком коридоре, по обеим сторонам которого были двери. Но прежде, чем начать обход, я пошла в самый конец коридора, к большому окну. Действительно, вид на Москву открывался неплохой, но, в общем, ничего особенного: не хватало широты обзора. Вот если бы забраться на крышу — тогда другое дело. Я отыскала свой дом, и он мне показался очень маленьким. Все же наш дом гораздо уютнее этого, может, именно потому, что меньше, а может быть, потому, что в каждый из четырех подъездов нашего дома можно входить свободно, никто тебя не остановит вопросом: «Ты к кому?» Правда, на скамеечке в палисаднике обычно сидят старушки, и они могут спросить, но без всякого подозрения, а с обычным любопытством, свойственным всем старушкам.

Я подошла к первой двери и нажала кнопку звонка. Звонок прозвучал очень красиво, как колокольчик: «Динь-дон». Мне даже захотелось нажать еще раз.

Женский голос из-за двери спросил:

— Кто там?

— У вас есть бумажная макулатура?

Мне не ответили, но и удаляющихся шагов я не услышала, хозяйка явно стояла у двери. И тут я увидела стеклянный глазок на уровне своего лба. Совсем маленький, но какой-то противный, словно неподвижный, недоверчивый взгляд. Меня рассматривали! Я скорчила рожу и показала язык.

— Нету у нас никакой макулатуры! — сердито сказала женщина и прошлепала в глубь квартиры. Видно, не внушила я ей доверия. Ну и не надо!

В следующей двери стеклянного глазка не было, и я смело нажала кнопку. Но никто не открыл. За дверью тишина. Видно, еще никто не вернулся с работы. Мне стало как-то скучно, и я пожалела, что пошла одна. Вдвоем лучше — все-таки поддержка. Но делать нечего. Я позвонила в третью квартиру. Раздался лай собаки. Дверь открыла старушка с младенцем на руках.

— У вас есть макулатура? — Черный нестриженый пудель лаял без перерыва, так что мне пришлось прокричать свой вопрос во все горло.

Но старушка все разно не разобрала:

— Чего надо-то?

— Макулатура! Бумажная!

«Гав! Гав!» — надрывался пудель.

А тут еще заорал младенец, и старушка захлопнула дверь со словами:

— Ничего не знаю! Хозяев дома нет. Часов в семь вернутся, тогда приходи.

Я даже растерялась от такого невезения. Мне захотелось плюнуть на все и уйти домой — читать Алексина. Но в то же время меня взяло за живое: неужели я уйду из этого огромного дома с пустыми руками? Нет, ни за что не уйду! Ведь не для себя стараюсь. Может, это просто этаж такой неудачный? Я пошла по коридору, пропуская одну дверь за другой. Возможно, за каждой из этих пропущенных дверей меня ждал огромный ворох бумажной макулатуры, но почему-то рука не поднималась звонить. Какая-то нерешительность на меня напала.

Я дошла до лифта и оглянулась. Неужели среди этого множества квартир не найдется ни одной, где бы не лежала хоть одна небольшая пачка старых газет?

Я позвонила в первую от лифта дверь. Долго никто не открывал, и я уже решила звонить в следующую, но тут раздались шаркающие шаги, и на пороге появился пожилой мужчина в пижаме и шлепанцах. Щека у него была обвязана теплым шарфом.

— У вас есть ненужная бумага? — виновато спросила я.

— Зайди, а то сквозняк.

Он провел меня на кухню и показал кипу газет на холодильнике:

— Забирай. Вот возьми веревочку, перевяжи. Донесешь одна-то?

— Неужели не донесу?

Он проводил меня до двери.

— Спасибо, — горячо поблагодарила я. — До свидания! Выздоравливайте!

— Иди, девочка, иди, а то сквозняк, — ответил он, закрывая дверь.

Эта первая победа придала мне уверенности. Я уже смело затрезвонила в следующую дверь. Но мне ничего не дали, только бросили:

— Ничего нету!

Зато в другой квартире мне обрадовались, как родной.

— Есть, есть! Давно тебя ждем! — приговаривала женщина в клеенчатом фартучке. — Подожди, я сниму с полки. И вот еще, на телевизоре. А бутылки не нужны?

— Нет, не нужны.

— Жалко. А то у меня их целая уйма. Иди сюда, помоги мне из шкафа старые журналы вынуть. Они мне совершенно не нужны, только место занимают. Знала бы я, что ты придешь, я бы отобрала еще кучу всякого старья. А может, все-таки возьмешь бутылки?

Следующая квартира была с глазком. Я сначала хотела пройти мимо — почему-то мне казалось, что от квартиры с глазком нечего ждать ничего хорошего. Но передумала и позвонила.