Светка

Войтовецкий Илья

Светка

Илья Войтовецкий

Светка

Повесть

- ...Светка!

Она взглянула, ещё не узнав, но уже узнавая.

- Светка?!

- Да!..

- Светка, это ты?

Передо мной стояла пожилая... чересчур пожилая... передо мной стояла старуха - маленькая, сутулая; русые волосы перемешались с седыми; глаза... тусклые, когда-то серые... Вот они оживились.

- Не признал?

- С трудом.

- Изменилась?

- Изменилась...

- Постарела?

- Не... н-не помолодела.

- А я-то думала!..

Я перекинул рюкзак с её плеча на моё, наклонился, чтобы спрятать лицо, схватил чемодан и побежал на полшага впереди неё, пытаясь справиться с собой, преодолеть гримасу испуга, недоумения, ещё чего-то - вместо радости встречи - через столько-то лет... Светка!

Гудела центральная автобусная станция, сновали люди: входили, выходили, проходили, стояли, бежали, отставали, догоняли, продавали, покупали - всё это было не для меня, проходило стороной, существовало в ином измерении. Мы вышли из-под арки; я, наконец, опустил багаж, подавил в себе непонятное волнение ли, потрясение или испуг, обернулся.

- Здравствуй, Светка.

Была весна, я заканчивал четвёртый класс и не выпускал из рук том "Избранных произведений" Тургенева. Разумеется, я читал не "Муму", этим меня уже успели напугать в школе ("классовая сущность отношений между вдовой-барыней и её глухонемым дворником Герасимом"), и не "Записки охотника" - их я оценил позднее. В школьной библиотеке я взял солидный, страниц в шестьсот или семьсот, фолиант и читал, читал; даже теперь, спустя полвека, мне помнится

"Помнится, в то время образ женщины, призрак женской любви почти никогда не возникал определёнными очертаниями в уме; но во всём, что я думал, во всём, что я ощущал, таилось полусознанное, стыдливое предчувствие чего-то нового, несказанно-сладкого - женского."

Меньше полугода назад мне исполнилось одиннадцать лет.

Мы переехали на новую квартиру. Теперь я понимаю, насколько приблизительно можно назвать то, куда нас поселили, квартирой - так же, как и предыдущее наше полуподвальное пристанище, оно, конечно, квартирой не было. Комната, комнатка, каморка: два метра в длину, два в ширину; окно выходило во двор ремесленного училища, в котором отец работал старшим бухгалтером, дверь открывалась в тёмный коридор, протянувшийся сквозь барачного типа одноэтажное строение; пространство между окном и дверью вмещало две табуретки, скамеечку-недомерочку и один-единственный функциональный предмет домашнего обихода, кем-то неумело сколоченный столик-тумбочку; за ним мы, то есть мама, папа и я, по очереди завтракали, обедали и ужинали, я готовил уроки, а мама готовила пищу, мыла посуду, шила и штопала; внутри хранилось бельё, лежали мои учебники и немногочисленные книги семейной библиотеки ("Как закалялась сталь" Николая Островского, "Повесть о настоящем человеке" Бориса Полевого, "Белая берёза" Михаила Бубеннова, "Кавалер Золотой Звезды" Семёна Бабаевского). В углу нашего жилища, торчком до потолка, стояли два набитых соломой матраца; их на ночь раскладывали на полу от стены до стены, и мы, папа, мама и я, прижимаясь друг к другу, устраивались на ночлег.

В первое же после вселения утро мама сказала:

- Ребёнок должен пить парное молоко. Каждый день!

Корову держали в доме напротив. Мама вручила мне двухлитровый алюминиевый бидон, и я отправился к новым соседям.

Май, самое его начало, на Южном Урале - весна. Серая унылость парков и палисадников внезапно расцвечивается пятнышками первых глянцевых листочков. Дружно пробивается трава.

Я пересёк улицу. Тесовый забор, дощатые ворота; калитка незаперта; крыльцо в три ступени, приотворённая входная дверь, небольшие сенцы, ещё дверь, обитая войлоком. На стук никто не отозвался или за скрипом половиц я не расслышал, потоптался, потянул за ручку, дверь тонко взвизгнула. В глаза, уже попривыкшие к сумраку сеней, ударил свет; голова моя закружилась: в нескольких шагах от меня...

"В нескольких шагах от меня... стояла высокая, стройная девушка... в движениях девушки (я её видел сбоку) было что-то такое очаровательное, повелительное, ласкающее, насмешливое и милое, что я чуть не вскрикнул от удивления и удовольствия... я всё забыл, я пожирал взором стан и шейку и красивые руки - и слегка растрёпанные белокурые волосы... В это самое мгновение и девушка обернулась ко мне... Я увидел огромные серые глаза на подвижном, оживлённом лице..." ...и понял: это ОНА!

Героиня моего начинавшегося романа мыла выставленную из оконного проёма зимнюю раму, стоявшую на стуле у стены. Створки окна были распахнуты в палисадник; в комнату заглядывали тополиные ветки со свежими, ещё клейкими, по-весеннему пахучими листочками. Поднятая рука девушки держала тряпку и прижимала её к оконному стеклу, по которому струился ручеёк грязноватой мыльной водицы.

Я, поражённый, стоял у двери с бидоном в руке. Мне шёл двенадцатый год.

Светка была на два с половиной года старше меня. Она уже целовалась с мальчишками из нашего ремесленного училища. Я даже знал - с кем, она сама мне показала. Один был коренастый прыщавый детдомовец Витюн, другой - совсем низкорослый шкет по прозвищу "облезяна" - со сломанным передним зубом, подбитой губой и перекошенным носом.

Закончился учебный год. Я получил полагавшуюся мне похвальную грамоту (так решили мои родители, значит, так тому и должно было быть). У Светки в табеле стояли одни тройки. Я завидовал ей: Светкина мама не наказывала дочь за плохие отметки. Мне попадало даже за четвёрки.

Утром, выслушав обычные родительские наставления, я проглатывал завтрак, зажимал подмышкой "Избранное" Ивана Сергеевича Тургенева и босиком, в сатиновых маминого пошива трусах, голопупый, оставляя за собой хвост долго неоседавшей дорожной пыли, бежал к дому напротив.

У наших соседей был большой двор с огородом, с грядками моркови и укропа и с кривобокой уборной в дальнем, заросшем репейником и крапивой углу. Около дома росли три высоких тополя; под ними, в тени на траве, стояли две врытые в землю скамейки и грубо сколоченный деревянный стол между ними. На стол я укладывал увесистого И.С.Тургенева, забирался коленями на скамейку и, уложив подбородок в ладони, читал Светке вслух.

Светка лежала на траве, смотрела в небо и ковыряла травинкой между зубами. Временами я переводил на неё взгляд, потому что тургеневские эпитеты имели к ней, по моему мнению, самое прямое отношение. А она закидывала ногу на ногу, подол её лёгкого платьица сползал с колен, и взгляду открывались бёдра, низ живота и сводивший меня с ума светлый пушок. Светку это не беспокоило. Я же, торопливо уводя глаза в книгу, долго не находил строку... наконец, вот оно, нужное место (персонажи играли в фанты),

"...опустил руку в шляпу, взял и развернул билет... Господи, что сталось со мною, когда я увидел на нём слово: поцелуй!

- Поцелуй! - вскрикнул я невольно."

Голос мой дрогнул.

- Айда сюда! - позвала Светка и погладила ладонью траву: - Притомился поди, передохни.

Я послушно сполз со скамейки, утвердился на затекших от долгого стояния в одном положении ногах, а взгляд неизменно натыкался на оголённые Светкины коленки. Я плюхнулся на землю. Над головой монотонно жужжали шмели и мухи.

- Давай целоваться.

Это был Светкин голос.

Вспомнить, что по этому поводу написано у И.С.Тургенева, мне не удалось. Пошевелил губами, но звука не получилось:

- Давай.

- Целуй, - сказала Светка.

Я повернул голову и чмокнул - наугад; попал в локоть. Было шершаво.

- Не так, - сказала Светка. - Зажмурься.

На мои прикрытые веки надвинулась тень. По щеке щёкотно скользнула прядь Светкиных волос, сползла к шее, к плечу. Верхней губы коснулось Светкино дыхание. Оно пахло травой и простоквашей.