Как Гитлер украл розового кролика

— А мы? — спросил Макс.

Они с Анной сидели на кровати в комнате родителей, где им сообщили эту новость. Мама занимала единственный стул, а папа, словно домовой, хотя и довольно изящный, восседал на поставленном на попа чемодане. Было тесновато, но зато им никто не мешал.

— Я думаю, вы достаточно взрослые, чтобы пожить несколько недель самостоятельно, — сказала мама.

— Мы что — останемся одни? — спросила Анна. Эта мысль казалась ей из ряда вон выходящей.

— Почему бы и нет? — ответила мама. — Фрау Цвирн присмотрит за вами: чтобы вы ходили в чистой одежде и вовремя ложились спать. Об остальном вы способны позаботиться сами.

Так и решили. Анна и Макс ежедневно будут отправлять родителям почтовые открытки с известиями о том, как идут дела. Папа и мама, в свою очередь, тоже будут посылать им открытки. Мама просила детей не забывать мыть шею и менять носки.

А папа сказал нечто поважнее:

— Помните: пока мы с мамой в Париже, вы представляете нашу семью в Швейцарии. Это большая ответственность.

— Почему? — спросила Анна. — Что нам нужно делать?

Однажды, когда они с дядей Юлиусом ходили в зоопарк, Анна увидела там маленького зверька, похожего на мышку. На его клетке было написано, что он единственный представитель своего вида в Германии. Анна очень надеялась, что никто не собирается приходить и разглядывать их с Максом. Но папа имел в виду совсем другое:

— В разных уголках мира живут евреи. Нацисты распространяют про них страшную ложь. И для нас очень важно доказать, что они лжецы.

— Как это? — спросил Макс.

— Нацисты говорят, что евреи нечестные. Поэтому нам недостаточно быть просто честными. Мы должны быть самыми честными.

(Анна тут же вспомнила, как в последний раз покупала в Берлине карандаши. Продавец писчебумажного магазинчика взял с нее меньше денег, чем надо, а она промолчала. Теперь она чувствовала себя виноватой: вдруг нацисты об этом узнают?)

— Если мы хотим доказать, что не ленивы, мы должны быть более трудолюбивыми, чем другие. Если про нас говорят, что мы жадные, мы должны быть щедрее всех. Если мы не хотим, чтобы нас считали грубыми, мы должны быть вежливее остальных.

Макс кивнул.

— Возможно, это непросто, — добавил папа. — Но оно того стоит, потому что евреи — замечательный народ, и быть евреем — замечательно. Я уверен: когда мы с мамой вернемся, то будем гордиться тем, как вы представляли нашу семью в Швейцарии.

Обычно Анна терпеть не могла, когда ей говорили, что нужно вести себя хорошо. Но сейчас она восприняла это совершенно иначе. Раньше она и не думала, что быть евреем настолько ответственно. И она решила про себя, что в отсутствие мамы действительно будет каждый день мыть шею с мылом — чтобы нацисты не смогли сказать, будто евреи ходят с грязной шеей.

Но когда мама с папой уезжали в Париж, Анна совершенно забыла о том, какая важная роль ей выпала. Она старалась не заплакать, глядя на поезд, увозивший родителей. И когда они с Максом побрели со станции домой, она почувствовала себя маленькой и покинутой — слишком маленькой для того, чтобы жить в чужой стране без родителей.

— А ну, малыш, веселей! — сказал неожиданно Макс.

Было смешно услышать «малыш» в свой адрес. Так взрослые обычно обращались к Максу. Анна рассмеялась.

После этого стало легче. Фрау Цвирн приготовила на обед ее любимые блюда. И они с Максом обедали за столиком, накрытым на двоих. Это было здорово. Потом за ней зашла Френели — чтобы идти в школу на послеобеденные занятия. А после школы они, как обычно, играли с тремя детьми Цвирнов. Сначала Анна думала, что неприятнее всего будет ложиться спать. Но перед сном к ним зашел герр Цвирн и рассказал смешные истории о постояльцах гостиницы. На следующий день они с Максом написали бодрую открытку маме и папе, а еще через день им пришла открытка от родителей.

Жизнь пошла своим чередом. Открытки сильно помогали. Каждый день Анна с Максом либо писали маме и папе, либо получали весточку от них, и возникало чувство, что родители не так уж далеко. В воскресенье Анна, Макс и трое Цвирнов пошли в лес собирать каштаны. Они притащили домой полные корзинки, и фрау Цвирн испекла каштаны в печке. Потом на кухне Цвирнов они вместе ели каштаны в масле, и это было ужасно вкусно.

В конце второй недели после отъезда папы и мамы герр Граупе повел класс Анны на экскурсию в горы. Они ночевали высоко в горах на склоне, спали на соломе в деревянной хижине, а утром герр Граупе разбудил их затемно. Он повел их по узкой тропке на вершину. И Анна обнаружила, что земля под ногами холодная и влажная. Снег!

— Френели! Посмотри! — закричала она.

А снег, в темноте казавшийся серым, вдруг посветлел и порозовел. И скоро весь горный склон сделался ярко-розовым.

Анна взглянула на Френели: ее голубоватый свитер стал лиловым, лицо — алым, и даже мышиные косички засветились оранжевым. Другие дети тоже совершенно преобразились. И борода герра Граупе сделалась розоватой. А за ними виднелись пласты глубокого розового снега и бледно-розового неба. Постепенно розовый сделался менее насыщенным, зато возник яркий свет, и розовый мир за спиной Френели и остальных разделился на голубое небо и ослепительно-белый снег. Рассвело.

— Теперь вы видели, как восходит солнце в швейцарских горах — одно из красивейших зрелищ в мире, — сказал герр Граупе так, будто он лично все это устроил, и повел их вниз.

Путь был довольно длинным, и Анна устала задолго до того, как они достигли подножия горы. На обратном пути в поезде она задремала, и в полусне думала о том, что хорошо бы папа с мамой были не в Париже, а здесь, и она могла бы рассказать им о своих приключениях. Но ведь они и так должны скоро вернуться. Мама обещала, что они уедут самое большее на три недели. А теперь прошло уже больше двух недель.

Анна оказалась дома только к вечеру. Макс как раз писал очередную открытку о том, как прошел день. И Анна, несмотря на усталость, постаралась втиснуть туда рассказ о своих впечатлениях. А потом, несмотря на то, что было еще только семь часов, отправилась спать.

Поднимаясь по лестнице, она увидела Франца и Френели, которые перешептывались в коридоре. Когда она проходила мимо, они смолкли.

— О чем это вы говорите? — Анна успела услышать имя папы и что-то про нацистов.

— Ни о чем, — быстро сказала Френели.

— Как это ни о чем? Я же слышала!

— Па сказал, чтобы мы тебе не говорили, — печально ответила Френели.

— Чтобы тебя не расстраивать, — вставил Франц. — Но это было в газетах. Нацисты объявили награду за голову твоего па.

— Награду за голову? — глупо переспросила она.

— Да, — ответил Франц. — Тысячу германских марок. Наш па считает, что это доказывает, какой известный человек твой па. Тут и фотография есть, и все такое.

Как это можно — объявить тысячу марок за голову? Какая глупость! Анна хотела спросить у Макса, как это может быть, но уснула задолго до того, как он поднялся в спальню.

Ночью она проснулась. Это случилось внезапно, как будто кто-то включил свет у нее в голове. И как если бы она всю ночь только об этом и думала, она вдруг со всей ужасной ясностью увидела, как это — «за голову дают тысячу марок».

Она оказалась во Франции, в какой-то комнате. Это была довольно странная комната: вместо потолка сверху были навалены какие-то балки. В дырках между ними что-то шевелилось. Было темно. Потом дверь отворилась, и вошел папа. Он собирался лечь спать и сделал несколько шагов по направлению к центру комнаты.

— Нет! Не ходи! — чуть не плача, крикнула Анна.

И тут с потолка у него за головой хлынул дождь из тяжелых монет. Папа вскрикнул, но монеты все продолжали сыпаться. Папа уже утонул в них по колено и погружался все глубже и глубже. А монеты все падали, пока не закрыли его почти целиком: над слоем монет осталась только папина голова.

Вот что герр Цвирн хотел от нее скрыть. Вот что нацисты собираются сделать с папой. А может быть, уже сделали — после того, как об этом написали в газете. Анна лежала, уставившись в темноту, ее захлестнуло волной страха. Разбудить Макса? Макс спокойно спал. Дыхание его было ровным. Он терпеть не может, когда его будят по ночам. Еще рассердится, скажет, что все это ерунда.