Эфирное время

л, сплевывал под ноги. Граф не выдержал, шагнул к нему, тихо, сквозь зубы произнес:

– Пошел вон.

– Ты смотри, сиятельство, меня не забижай, – добродушно усмехнулся дезертир, – вона, ружьишко у меня, со штыком. Я ща тебя на штык нанизаю, народная власть только спасибо мне скажет. Одним гадом меньше.

Михаил Иванович вскинул руку для удара, но у доктора была хорошая реакция, он успел удержать графа, схватил за локти, зашептал на ухо:

– Миша, успокойся, оставь его, не надо;..

Соня подняла мокрое от слез лицо и спокойно произнесла:

– Миша, его просто нет. Мы не видим его и не слышим. Мы бабушку хороним.

Над могилой вырос холмик, граф и доктор сами поставили простой деревянный крест. Дезертир все стоял, курил самокрутку, плевал и усмехался. Над голова – ми сухо, мертво шуршали густые березовые кроны. Ветер гнул упругие белесые стволы так низко, что было больно смотреть.

На следующий день Тихон Тихонович привез Ирину. Оказывается, из Минеральных Вод она послала несколько писем и телеграмм, но ничего не пришло. Почта работала скверно.

Бодрая, похудевшая, помолодевшая, Ирина Тихоновна расхаживала по дому, заглядывала во все углы. Распустившаяся при графе прислуга присмирела, и даже на миг показалось, что не только в Болякине, но и во всей России все по-прежему. Горничная и кухарка целовали барыне ручку, дворник Федор был трезв и кланялся.

Во флигеле Ирина Тихоновна нашла Сонины шпильки и гребень, потом узнала горничной Клавдии, что барин ночевал там а не в доме, и под навесом, со стороны щи, видели велосипед батуринской барышни. Ирина Тихоновна побледнела так, что губы стали синими, но ничего никому не сказала.

– Надо переждать, – сообщил Тихон Тихонович за обедом, – в Москве кабацкая голь бунтует, городовых вешают на фонарях, нет никакой власти. Торговое дело стоит. Деньги ненадежны, в банках паника. Но ничего, государство – механизм крепкий, все само как-нибудь выправится, по воле Божией, несмотря на всякую социал-революционную бестолочь. Долго так продолжаться не может:

В сумерках Ирина в новом розовом платье отправилась к соседям, тяжело уселась в кресло-качалку на веранде, вытерла потное лицо платочком, не глядя, стянула газету со стола и, обмахиваясь так сильно, что на всех вокруг повеяло холодком, стала рассказывать о дикости кавказцев, о безобразиях на железной дороге, потом, ласково взглянув на Соню, произнесла:

– Пожалуйте сегодня к нам чай пить, Софья Константиновна. Я вам сувениры покажу, две шали персидские купила, кувшинчики серебряные, для напитков и для цветов. Варенье у нас грузинское, из недозрелых грецких орехов, очень вкусное варенье, три банки привезла. Приходит? посидим по-соседски. Опять же, Елену Михайловну помянем, Царство ей Небесное, голубушке. Добрая была женщина.

– Спасибо, Ирина Тихоновна, – пробормотала Соня.

– Так придете?

– Да, разумеется, придем. Спасибо, – поспешно ответил доктор

Чай пили в беседке. Соня смотрела, не отрываясь, на дрожащий огонек керосинки, смотрела так долго