Легион обреченных

Фаворитка фюрера хозяйкой ворвалась в кабинет и стала бесцеремонно рассаживать рейхсминистров и военачальников по разным местам, критически разглядывая их костюмы, осанку, недовольно сморщив свой красивый носик: ей не нравилось освещение, искажавшее естественный цвет лиц.

Кейтель внимательно следил за действиями кинооператоров, поскольку он головой отвечал за сохранение тайны предстоящей военной операции. Гиммлер не поднимал головы. Розенберг, Геринг, Риббентроп и остальные с любопытством наблюдали за Рифеншталь, вслушиваясь в ее слова, ища в них скрытый смысл, связанный с Гитлером. Фюрер же приветливо заглядывал ей в глаза, стал оживленнее, больше обычного жестикулировал, явно позируя с уверенностью, что входит в историю. Подойдя к стенографисткам, записывавшим каждое его слово — тоже для истории, мило улыбнулся им, одну даже потрепал по розовой щечке, говоря какую-то чепуху, а в это время неумолчно стрекотали аппараты... Когда операторы навели свои объективы на карту, Кейтель не вытерпел, вскочил на ноги.

— Оберштурмбаннфюрер, — обратился он к адъютанту фюрера, — извольте приказать операторам, чтобы карту не снимали. В крайнем случае пусть снимут вторым планом, мелко...

Рифеншталь скептически взглянула на Кейтеля, презрительно поджала слегка подкрашенные губки.

— Яволь, герр генерал! — Гюнше щелкнул каблуками. — Пленка будет проявлена в ставке и проверена мною лично. После санкции рейхсфюрера СС лента поступит в секретную фильмотеку рейхсканцелярии.

— А этого не хочешь? — Бойкая девица поднесла к носу оторопевшего адъютанта дулю. — Ты считаешь, что тебе и твоему Гиммлеру больше верят? Разве мы меньше вас служим фюреру и рейху? У нас тоже есть своя секретная служба!..

Раздался гомерический хохот — это смеялся Геринг. Гиммлер по-прежнему не сводил глаз с носка своего сапога. Кейтель недоуменно поглядывал на фюрера, но, уловив его едва заметный кивок, сел на место.

— Да-да, у германского кинематографа есть своя служба контрразведки, — торопливо произнес Гитлер, — и мы не имеем права ей не верить...

После того как Рифеншталь и операторы ушли, внеся новое оживление в застойную атмосферу кабинета, фюрер продолжил:

— Повторяю, друзья мои, что этому наступлению я придаю первостепенное значение. На направлениях главного удара должны быть использованы отборные соединения, наилучшее оружие и большое количество боеприпасов. Каждый командир и рядовой солдат обязан проникнуться сознанием решающего значения этого наступления. Победа под Курском должна явиться факелом для всего мира, факелом, в котором должен сгореть мировой большевизм. Да-да, сгореть!..

Блонди вскинула на своего хозяина умную морду и, будто не соглашаясь с ним, замотала ею из стороны в сторону. Затем — то ли отгоняя что-то, то ли почесываясь — норовила достать задними лапами уши, но это ей не удавалось, и сильные удары ее лап приходились по основанию стола, отчего он дрожал, казалось, вот-вот свалится.

Суеверный Розенберг увидел в том недоброе знамение. Будь его воля, он выгнал бы собаку из кабинета, но кто мог отважиться на такое? Разве только Геринг? Однако тот был всецело занят своим новым сапогом, слегка прокусанным острыми зубами Блонди. Что с него возьмешь? Дубина дубиной, хоть и рейхсмаршал. Розенберг скосил глаза на Гиммлера — тот перехватил его взгляд и вроде бы понимающе подмигнул.

Гитлер умиленно смотрел на любимую псину. Розенберг про себя отметил, что фюрер только что такими же глазами разглядывал свою нимфу. А когда Блонди перестала чесаться, фюрер заговорил:

— Я подписал инструкцию «Двенадцать заповедей на Востоке и обхождение с русскими», определяющую суть политики германского государства: каждый, будь то солдат, офицер или генерал, должен осознать, что является представителем великой Германии, знаменосцем новой Европы и обязан с достоинством проводить наитвердейшие и наибеспощаднейшие меры...

— Да, мой фюрер, — восторженно подхватил Кейтель, — на Востоке человеческая жизнь ничего не стоит!

— В памятку солдата я своей рукой вписал: «Германец — абсолютный хозяин мира. Ты будешь решать судьбы Англии, России, Америки. Как и подобает германцу, уничтожай все живое. У тебя нет сердца и нервов, на войне они не нужны. Подави в себе жалость и сострадание, убивай всякого русского, не останавливайся, если перед тобой старик или женщина, девочка или мальчик, — убивай!» — Гитлер принял излюбленную наполеоновскую позу и изрек: — При осуществлении операции «Цитадель» приказываю пленных не брать, расстреливать на месте!..

— Мой фюрер, — вкрадчиво заговорил Розенберг, поднявшись с дивана, — мы учимся у вас решительности, твердости и беспощадности к врагам рейха. Понимаем, что не возвеличим тысячелетний рейх, если будем миндальничать с врагами. — Он не заметил, как Гиммлер выразительно глянул на Гитлера, дескать, послушайте сами своего рейхсминистра, который пытается усидеть на двух стульях: вам, фюреру, угодить и врагов рейха пощадить. — Но нам не следует забывать, что на наших военных заводах не хватает рабов. Вчера я встретил удрученного рейхсминистра вооружений Шпеера...

— А мне он выразил свое сожаление, — бесцеремонно перебил Геринг, — что скоро не сможет в нужном количестве поставлять самолеты, бомбы, вооружение, если Гиммлер не перестанет пока уничтожать в своих печах здоровых мужчин. Рейхсфюреру стоит умерить свои аппетиты. Так мы скоро останемся без рабов! Пустить их в расход всегда успеется.

Гиммлер промолчал, зло блеснув очками, и презрительно усмехнулся. Это еще больше распалило невоздержанного Геринга.

— Рейхсфюрер СС опошлил благородную идею концлагерей, — выкрикнул он. — Всем известно, что идея их создания принадлежит мне. Я их строил в качестве стойла для рабов, а Генрих превратил их в скотобойни. Какая от того выгода рейху в настоящее время?

Гитлер недовольно поморщился, а Розенберг, испугавшись, что его обвинят в завязавшейся сваре, попытался смягчить общий тон разговора:

— Говоря о рабах, я имел в виду пленных, которых захватят наши войска в ходе операции «Цитадель», — сказал он вкрадчивым голосом. — Стоит ли уничтожать сотни тысяч здоровых мужчин? Их можно использовать в качестве рабов. Их можно одеть и в форму легионеров. У нас, мой фюрер, имеется некоторый опыт. Туркестанские части уже проявили себя в Калмыцких степях, блокировав партизан, а в Италии туркестанцы несут сторожевую службу...

— Не те ли это легионеры, что на сторону большевиков с оружием ушли? — хохотнул Геринг, довольный тем, что осадил Розенберга, которого ненавидел лишь за то, что снюхался с его извечным врагом Гиммлером. — От них, мой фюрер, как от козла молока. Не вояки, а одно горе! Пусть уж лучше рабами вкалывают, а им ведь еще и эсэсовские погоны цепляют. — Рейхсмаршал пустил теперь шпильку в самого рейхсфюрера СС.

— Вы, Альфред, как курица с яйцом носились сначала с казаками. — Фюрер подхватил мысль Геринга. — Я позволил вам с Гиммлером создать главное управление казачьих войск, сформировать войско Донское. Где оно? Под Сталинградом казаки больше перебегали на сторону красных и саботировали, чем воевали. А от тех, что остались у нас, пользы ни на грош! Не слишком ли вы увлекаетесь и туркестанцами? Не время нам играть в демократию. Восток любит силу, а азиаты по своей натуре рабы, и с ними надо говорить на языке меча...

— Мой фюрер! — воскликнул рейхсфюрер СС, преданно поедая глазами Гитлера. — В Европе нет человека, который не восхищался бы вашей феноменальной памятью, а значит, и вашим гением. Это вам принадлежит гениальная идея о пятой колонне в большевистском тылу. Чтобы создать ее, мы не щадим ни рабов, ни немцев. Если надо, даже навешиваем эсэсовские погоны: цель оправдывает средства. Иным же бельмесам такое кажется предосудительным. Мы договорились с Розенбергом...

— Оставьте! — Гитлер, садясь в кресло, плаксиво сморщился, замахал руками. — Вы, Генрих, самый выдержанный мой соратник. В этот час нам пристало говорить только о деле. Склок не потерплю!..