Легион обреченных

«Падишах Туркестана» как-то странно посмотрел на Эшши-хана, смешно вытянув клинообразную, как у кабана, голову в темно-буроватой шапке, схожей по цвету с холкой этого поганого животного. Было непривычно видеть священнослужителя без его обычной зеленой чалмы. Уши у него тоже точь-в-точь кабаньи: мохнатые, вечно настороженные, пошепчись — за версту услышит.

— С такими, как ты, Эшши-хан, Туркестана не вернешь, — упрекнул Ишан Халифа. — Одна надежда на немцев. А афганцам они откроют выход к морю, через Карачи. У этой несчастной страны нет ни железной дороги, ни морских путей. Мы тоже поможем Афганистану обрести и то и другое...

— Трус он, афганский король! Зачем ему Карачи? Он хотел бы с немцами снюхаться, да русских боится, под боком они никак. «Моя страна будет соблюдать в войне строгий нейтралитет», — Эшши-хан передразнил короля на дари.

— Это уж точно, — поддакнул Ишан Халифа. — Ему бы нас на руках носить, а не палки в колеса вставлять. Выгоды своей не знает. А еще благоволил к Джунаид-хану...

— С кем поведешься, от того и наберешься. В советниках короля дураков и корыстолюбцев хоть отбавляй — Эшши-хан явно намекал на близкого родича Ишана Халифы, одного из приближенных короля.

— А ты, Эшши-хан, без яду не можешь? Знай, что мой родич не побоялся пойти к королю и предложил выставить тысячу всадников, чтобы вместе с афганской армией пойти на Советы. Но король пригрозил ему. Мой родич и сейчас готов сражаться с красными.

— Молоть языком он мастер! — Эшши-хан потер колено, прислонился к стене. — Я просил его нукерам помочь. Знаете, что он мне ответил: «Вы хотите объединиться с немцами, отдать Туркмению под власть иноверцев, таких же кафыров, как русские? Вы пойдете на туркмен, будете проливать кровь таких же мусульман? Нет! Вы перебьете друг друга, а пировать победу будут немцы...»

— Чем умолять девяносто девять пророков, — сказал Каракурт, — лучше попросить одного бога. Немцы наш бог! Если и они не помогут, не видать нам Туркмении без власти большевиков.

— Мы все говорим об одном и том же! — плаксиво воскликнул Ишан Халифа. — Толчем как воду в ступе. Господа Янсен, Брандт, Вели Кысмат-хан — все наши друзья советуют, чтобы мы совершили хотя бы одну вылазку. Надо пощупать красных до подхода германских войск...

Последнюю фразу Ишан Халифа произнес как-то неуверенно. Ему никто не ответил: то ли смутил нерешительный тон духовника, то ли отвлек дымок, поднявшийся из-за лениво струившейся Кушкинки и неожиданно дохнувший на них знакомым запахом.

Курреев смотрел на таявший в небе дымок, и его крупные ноздри раздувались мехами, в расширенных зрачках застыла волчья тоска. Жадно ловя ветерок с той стороны, он и впрямь походил на вспугнутого охотниками волка, трусливо покинувшего свое старое логово. «Колючку в тамдыре жгут, чуреки печь будут...» В тот миг Нуры чуть не задохнулся от боли сердечной, вспомнив мать, Айгуль, детей. Странно, но в последние годы они даже перестали ему сниться. Ох, как давно он не был дома!..

Эшши-хан собирался что-то сказать, но подошли Янсен и Брандт. За ними, пыхтя, шел адъютант, неся за плечами рацию в брезентовом чехле. Выглядели они мрачно. Брандт понимающе переглянулся с Ишаном Халифой, тот сник на глазах, но все же, хорохорясь, спросил:

— Как, Эшши-хан, тряхнешь стариной?

— Чего соваться, не зная броду? Подожду человека Нуры...

Разочарованно махнув рукой, немцы сели на коней, поскакали в сторону Сидарахта. В тот же день, посовещавшись с Ишаном Халифой, они уехали в Кандагар. Эшши-хан недоумевал, возмущался, обижался на «падишаха», державшего своего «полководца» в полном неведении.

Поздней ночью Каракурт, прослушавший передачу радио, развеял все сомнения Эшши-хана.

— В Германии траур... — У Каракурта едва смыкались губы. — Фельдмаршал Паулюс сдался со своей армией в плен. Немцы бегут от Сталинграда.

— Значит, сюда они войск своих не пришлют? — растерянно спросил Эшши-хан, а сам подумал: «То-то чуяло мое сердце — и этот зимний суховей, и падение с лошади». Вслух же сказал: — Хорош кыблаи элем, знал, а будто в рот воды набрал! Что будем делать?..

Утром Эшши-хан со своими всадниками отправился в обратный путь. Ишан Халифа пытался его удержать, но тот и слушать не стал священнослужителя. «Падишах» тоже недолго задержался у советской границы. Среди нукеров прошел слух, что сюда идут полки кизыл аскеров, а немцы, мол, оставили Россию, бежали в Германию. Всадники зароптали, кое-кто самовольно подался вслед за отрядом Эшши-хана. Опасаясь, что нукеры окончательно выйдут из повиновения и все разбегутся, Ишан Халифа дал команду собираться домой.

Остался лишь один Каракурт, ожидавший возвращения агента с той стороны. Прошла неделя, вторая, а от агента ни слуху ни духу. Шла вторая половина февраля 1943 года.

Каракурт покидал Чильдухтар ранним утром. Он скакал по дороге, прибитой теплым дождем, оглянулся назад: из-за горизонта показался медный краешек солнца. Ветер дул в спину. Остановил коня и как-то судорожно вздохнул всей грудью. То ли почудилось, то ли в самом деле запахло дымом тамдыра, утренней росой, весенними травами, росшими у горного Алтыяба.

Из Туркмении веяло теплом. Оттуда, с родной стороны, шла весна, а Нуры уходил от нее все дальше и дальше.

Ночью, приняв по радио депешу из Берлина, Черкез разбудил Мадера.

— Мой эфенди, радиограмма. Вашим шифром.

Сонный Мадер зевнул, впился глазами в колонку цифр.

— В Берлин вызывают, — хрустнул он костяшками пальцев. — К добру ли только?

Черкез подумал о Джемал — семь месяцев не виделись...

— Начальство сила темная, неведомая. — Мадер потер ладонью темноватую щетину на подбородке. — Пожалуй, мы сюда больше не вернемся. Боюсь, что дело Восточным фронтом пахнет. Во всяком случае, для меня.

— Мы делали все, даже невозможное. Не наша вина, что...

— Верблюд не знает, что у него шея кривая, — перебил Мадер с горькой усмешкой, — но упрекает змею, что у нее такая. Еще в прошлый раз в Берлине меня попрекнули, что мы увлеклись коммерцией, а разведку, мол, забыли.

— Мы не сидели сложа руки. — Черкез на глазах Мадера сжег радиограмму. — Заготовленные нами травы, коренья, опиум идут на лекарства для госпиталей вермахта. Сам рейхсмаршал Геринг заинтересован в процветании нашей фирмы... Разве вы не можете пожаловаться шефу?

— Наш шеф терпеть не может рейхсмаршала. Лучше о Геринге помалкивать. Сейчас ищут козлов отпущения. Кто-то должен ответить за Сталинград.

Отдав Черкезу необходимые распоряжения, Мадер срочно выехал в Берлин. Об отъезде фашистского резидента Черкез тут же известил Ашхабад. Вскоре и сам он отправился вслед за Мадером.

В Берлине Черкез узнал все подробности о своем начальнике, который и впрямь словно в воду смотрел. Делами Мадера занялось гестапо. Каких только собак ему не навешали! Но обвинения были серьезные: срыв диверсии на железной дороге Ашхабад — Красноводск, бездействие и развал сформированного из эмигрантов басмаческого отряда, провал Атаджанова и Бабаниязова, арест двадцати двух агентов, переброшенных Каракуртом из Афганистана. Мадеру даже припомнили и довоенные ошибки.

— Вы опаснее врага! — топал на него ногами Канарис. — Из-за вашего крохоборства мы лишились в Афганистане многих наших агентов!..

Адмирал заслуженно упрекал своего подчиненного в алчности. Шеф абвера, с чьего ведома были изготовлены фальшивые ассигнации, распорядился рассчитываться ими наполовину с агентами самых отдаленных восточных районов. Мадер же, жадничая, выплачивал гонорар одними поддельными долларами, присваивая себе настоящие. В финансовом отделе на Крипицштрассе у него был свой человек, не бескорыстно снабжавший резидента фальшивыми деньгами в любом количестве.

Надо же случиться такому, что предусмотрительный Хабибулла как раз в то время решил поменять полученную от Каракурта валюту на золото и был ошеломлен, узнав, что почти все его состояние — ничего не значащие бумажки. Своим горем он поделился с другом, оказавшимся давним английским агентом, который, естественно, известил о том своих хозяев. Вскоре о фашистской афере прознали журналисты, не замедлившие написать в свои зарубежные газеты. После этой скандальной истории германские агенты, обнаружившие у себя фальшивые банкноты, отказались от дальнейшего сотрудничества с абвером.