Легион обреченных

Генерал поднял трубку внутреннего телефона, коротко сказал:

— Машину, пожалуйста, к подъезду. — Старый чекист вскинул густые брови, посмотрел внимательно на Таганова. Ашир обратил внимание, что у генерала необыкновенно молодые глаза. — И еще тебе мой совет, как коллеге: будь самим собой, таким, какой ты есть. Сдержанным, незаметным, но не слишком — на замкнутых, нелюдимых обращают внимание. А освоившись, как говорится, каркай по-вороньи, раз попал в воронью стаю. Не переиграй только, не переборщи. Сама обстановка подскажет многое. В нашем деле шаблона быть не может. Разведчик — высокое искусство, талант, вдохновенное творчество. От его мужества и находчивости зависит выполнение задания и собственная безопасность. Ты не кустарь-одиночка, передающий разведданные в Центр, хотя подобное тоже не исключается, ты — разведчик иного плана. У тебя иные цели, потому формы и методы их выполнения необычны. И риска у тебя больше. Потому что ты всегда будешь на людях, среди которых должен искать себе единомышленников, чтобы они работали на нашу победу над врагом. Это, разумеется, увеличивает шансы провала, но в то же время обеспечивает успех твоей акции. Сейчас трудно все предопределить, на каждый случай нет готовых рецептов. Мы со своей стороны будем делать все, чтобы помочь. Но бог-то бог, да сам не будь плох. Так? — Мелькумов заразительно засмеялся, сверкнув ровными белыми зубами.

Помолчав, он не спеша подошел к окну, плотно завесил шторы, включил настольную лампу с зеленым абажуром и сказал:

— Как перейдешь на ту сторону, твердо требуй свидания с представителями абвера. Я все же не верю в серьезную его вражду с ведомством Гиммлера — цели-то общие. Но соперничество между ними преогромное. Будешь настаивать на встрече с людьми из абвера — скорее заинтересуешь и СД, и гестапо. Вот кто истинные хозяева Туркестанского национального комитета.

В дверь раздался тихий стук. В форме армейского подполковника зашел Касьянов.

— Экипаж и самолет к вылету готовы! — четко доложил он, чуть вздергивая курносым носом. — Машина у подъезда, товарищ генерал.

Стали прощаться. Ашир ждал каких-то особенных слов, но тут же испугался — в такую минуту они будут лишними.

— Как мама? — неожиданно спросил старый чекист.

— Старенькая уже, но еще бодрая. — Ашир чуть погрустнел.

— Сколько ей, бедняжке, пришлось пережить... Вкус ее чурека до сих пор у меня во рту.

— Да, чуреки у нее получаются отменные.

— Моя мать тоже очень вкусные лаваши пекла.

— Туркмены говорят, что чем добрее человек, тем вкуснее еда из его рук.

— И очень верно говорят. Давайте присядем на дорогу...

Казалось, Москва осталась за тридевять земель. Не будь рядом Касьянова, Ашир подумал бы, что это сон.

Вдали затявкали немецкие пушки, прочертили горизонт цветные пунктиры трассирующих пуль. Вблизи бабахнул и, уносясь прочь, замер одиночный выстрел. В небе повисли две ракеты, залив окрестность лунным светом.

Пробравшиеся на нейтральную полосу чекисты затаились в обвалившейся воронке. Таганов еще раз перебирал в памяти «легенду» — свою вторую биографию. Разведчик должен знать ее лучше настоящей...

Легкий толчок вывел Ашира из задумчивости.

— Пора! — хриплым от долгого молчания голосом прошептал подполковник и, крепко пожимая твердую руку Ашира, обнял его за плечи. Таганов чувствовал в темноте чуть грустную, добрую улыбку Касьянова. — Попасть тебе в цель, Стрела! Счастливого пути и благополучного возвращения... Слева — минное поле, возьми правее. Береги себя, дост [23]!

Ашир молча кивнул, бесшумно выполз из воронки и исчез в черной пустоте. Ужом юркнул под колючую проволоку, не спеша прополз по-пластунски минут пятнадцать и, оглядевшись по сторонам, сел, прислушался — вокруг тихо. Встал. Разведчик больше всего боялся нелепой смерти — его могли обстрелять и немцы, могли пустить вдогонку пулю и свои. Ведь кто знает, с какими истинными намерениями уходит к вражеским позициям человек в форме советского воина. Озабоченный одной мыслью — поскорее добраться до расположения немцев, — он потерял счет времени. Взглянул на светящийся циферблат часов — не прошло и получаса, как распрощался с Касьяновым, а показалось, прошла целая вечность.

На востоке занималась заря. Из мелкого осинового леса потянуло зябкой прелью. Впереди смутно выступал неясный силуэт какого-то предмета. Дерево или человек? Разглядывать Ашир не стал. Подошел поближе и, пригнувшись, спрыгнул в какой-то окоп. Держась за его мокрые осыпающиеся стенки, чуть прихрамывая от ушиба, побрел туда, откуда глухо доносилась немецкая речь. Все внутри колотилось, как в лихорадке. Страшился не смерти, нет, а с содроганием, даже с омерзением к себе ждал той минуты, когда, увидев врага, поднимет руки и сам подойдет, чтобы сдаться в плен.

Окоп упирался в узкую, как большой арык, лощину, к которой приткнулся осинник. Неподалеку виднелась окраина села. Переговариваясь, навстречу — видно, на смену караула — шли немцы в шинелях и касках, с автоматами на шее. Странно, они не обратили на него внимания, наверное, приняли за своего. Хотел окликнуть, но как: по-русски или по-немецки? — и сдержался. Он не имел права выдавать, что отлично говорит на немецком. Еще не осознавая, что предпринять, Таганов пошел вперед, натыкаясь на брошенные орудия, разбитые ящики из-под снарядов... Замаячили фигуры гитлеровцев. Вот они, кому надо сдаться.

Кто-то начальственным тоном распекал часового, грозил расстрелом, грязно ругался. У длинных рядов тюков, прикрытых брезентом и забросанных еловыми ветвями, стояли двое. Молодой офицер в поблекших от грязи серебряных погонах, увидев красноармейца, от изумления разинул рот. Подняв руки, Ашир приближался медленно, мучительно долго. В одной руке он держал пропуск-листовку на русском и немецком языках. Такие листовки разбрасывали фашисты, призывая советских воинов переходить на их сторону.

Офицер, выхватив пистолет, бросился к нему. За ним следом, поводя автоматом, оторопело заорал солдат:

— Хенде хох!

Таганов вздрогнул, вытянул руки еще выше. Гитлеровцы нерешительно топтались вокруг него, не зная, что предпринять.

— Заблудился! — возбужденно заговорил пожилой солдат, еще не оправившийся от страха. — Вот удача, господин лейтенант! Никак начальство отметит вас и... меня.

— Не видишь, у него пропуск наш, балбес баварский! — не разделил восторга своего подчиненного безусый офицер, начав обыскивать красноармейца. — Сам перешел, без оружия.

Он поднял злое белесое лицо и неуверенно спросил, не надеясь на положительный ответ:

— Шпрехен зи дойч?

Опустив руки, Таганов бессмысленно уставился на лейтенанта. Затем, словно опомнившись, мотнул головой, выдавил:

— Найн шпрехен, говорю по-тюркски, по-русски...

Подходили офицеры и солдаты, разглядывали его — кто с любопытством, кто равнодушно, а кто и с презрением. Капитан со знаками артиллериста, старше всех по званию, сказал караульному офицеру:

— Есть приказ командира дивизии доставлять перебежчиков в штаб.

Кто-то ткнул Ашира автоматом чуть пониже спины. Кровь прилила в голову. Оглянулся и увидел издевательски осклабившегося детину.

— Фор! Фор! — Немец, словно потешаясь, еще раз ткнул его. Таганов смолчал, до боли стиснув зубы. Старался думать о чем-нибудь отвлеченном. Где раньше он видел немцев? В Москве, на какой-то выставке. Приглаженные и вежливые, они все выдавали себя за чиновников торгового ведомства, но их изобличала военная выправка. Эти же, заполонившие безвестное русское село, не были похожи на тех. Спесивые и самодовольные, злые и раздражительные...

Таганова в сопровождении дюжего фельдфебеля доставили в штаб, помещавшийся в бывшей средней школе. Немец предъявил свои документы стоявшему у крыльца дежурному с повязкой на рукаве. Тут же застыли с автоматами двое часовых.

— Я привел перебежчика к майору Штейну, — объяснил он дежурному. — Ты пригляди за ним. Майор не любит, когда без предупреждения, — и вбежал в помещение.