Немцы в городе (СИ)

Захлопнув за собой крышку люка, Фрау выпрямляется в полный рост и широко улыбается. Даже странно, что она раньше не догадалась вылезать на крышу через чердак — здесь же, оказывается, так прекрасно! Здесь гуляют ветра, разнося по округе колючие снежинки. Здесь дышится свежестью. Сиреневые сумерки играют с платьем, будто оно — их часть. Чудесный вид на крыши старинного городского центра открывается на все четыре стороны. Никаких новостроек, никаких стеклянных высоток — ничто не омрачает обзора. Ничто не омрачает внезапно встрепенувшегося настроения. Края крыши огорожены низенькими перилами. Осторожно подкравшись к границе, Фрау тыкает в перило носком, и то заходится в вибрациях. На честном слове держится. Фрау долго гуляет по крыше, обходя ту по периметру в паре шагов от обрыва. Вдруг до неё доходит, что снизу, с улицы, или же из окон окрестных домов её могут увидеть — только этого сейчас не хватало! Испугавшись собственных мыслей, она усаживается прямо на заледенелую поверхность, подобрав под себя ноги, и раскладывает до этого удерживаемый в руках скарб перед собой: таблетки и коньяк. Пикник на свежем воздухе. Первая пилюля отправляется в глотку, гонимая крупной порцией терпкого пойла — поперхнувшись, Фрау изо всех сил сдерживается, чтобы не раскашляться: не хватало ещё платье заляпать! Наконец, достигнув желудка, жидкость растекается по телу расслабляющим теплом, согревая конечности, согревая душу даже. Кажется, будто и в голове стало яснее. Чего только не покажется!

С таблетками она не частит, всё больше налегая на спиртное, хлебая из горлá, и каждым глотком мысленно поминая тех, с кем прощается. Всех тех, кого прощает. Их немного, но они есть. Стаса она оставляет напоследок. Одинокая слезинка бежит по холодной щеке, исчезая в жёсткой складке у верхней губы. Бледно-розовая помада почти вся осталась на горлышке бутылки, и, готовая к решающему глотку, Фрау тянется к горлышку почти вслепую — удерживать отяжелевшие веки открытыми уже невозможно. Итогового глоткá не следует — рука безвольно падает вниз, унося за собою бутылку. Остатки бурой жидкости растекаются по крыше, замерзая почти мгновенно. Над городом ночь, тёмная и звёздная, как бездна перед глазами. Отдавшись своей бездне, Шнайдер покидает чертоги реальности.

Возвращаться домой страсть как не хочется. Скорее всего, там кто-то есть: с тех пор, как Стас вернулся и очутился в кошмаре, в его квартире постоянно кто-то дежурит. Уже почти двое суток. Он всем рад, но только не подоплёке всего происходящего. Они что, и вправду думают, что он глупостей натворит? Зря: горячиться — не в его характере. Когда судьба бьёт по голове, его сознание откликается апатией. Как и сейчас, например — ничего уже не хочется. Почти подъехав уже к улице Космонавтов, Стас разворачивается и держит путь в противоположном направлении. Рано или поздно они догадаются его там искать, но пусть хотя бы сегодня он получит свои несчастные несколько часов тишины и пустоты.

На даче он не был уже давно, и если дорога к воротам ещё более или менее проходима, то вот от ворот до дома пробираться приходится с боем. Прорвавшись сквозь сугробы высотою по пояс до сарая, Стас очищает дверь — петли совсем заледенели, и местами лёд приходится сбивать ключами. Наконец, оказавшись внутри, он хватается за первую попавшуюся лопату и принимается за работу. Куртку пришлось снять — в ней тесно, да и жарко. Махать инструментом — дело энергозатратное, даже в феврале. На то, чтобы расчистить подход к дому, уходит около часа. За это время Стас весь взмок и, порядком отвлечённый, задумал затопить баню. Но потом окинул одинокое строение в паре десятков метров от дома, прикинул, сколько ему ещё придётся чистить снег, чтобы добраться и до него, и оставил свою затею. В доме есть душ — им и обойдётся.

Искупавшись наскоро в едва тёплой воде, он осматривает шкафы на кухне на предмет наличия в них чего-нибудь съестного. Идея завалиться сюда была настолько спонтанной, что он даже не догадался заехать по дороге в магазин. В шкафчиках обнаруживается масса припасов длительного хранения: макароны, гречка, тушёнка. Как ещё мыши не завелись при таких-то завалах! Но лень сегодня сильнее него, и парню даже не стыдно: из всего разнообразия он выбирает пачку “Доширака” и ставит греться чайник. Не мешало бы выпить чего-нибудь: не напиться, а именно выпить. В одном из загашников он натыкается на пыльную бутылку домашней настойки из черноплодной рябины. Мама делала такую каждую осень — это снадобье имело популярность среди захаживающих к ней на кухонные посиделки подруг. Теперь готовить её некому, да и пить — тоже. Он выпьет. Пусть это будет его прощальная бутылка — привет от мамы.

Старый пузатый телек ловит всего шесть каналов — но смотреть ничего не хочется, тем более, не дай бог, наткнёшься на региональные новости, а от них уже тошнит. Стас выбирает спортивный канал и оставляет его работать в фоновом режиме. “Доширак” тает во рту, провоцируя появление в сознании ностальгических ноток. Воспоминания о нищей юности, ещё один привет из прошлого — привет из студенческой общаги. Подсчитав количество оставшихся в пачке сигарет, Стас решает не изменять повадкам прошлого, вызванным ностальгическим настроением, и курит по полсигареты за раз. Просто вечер воспоминаний какой-то! Когда-то ему казалось, что доселе в его жизни не было ничего хорошего, но когда возраст переваливает за тридцатник, внезапно выясняется, что это не так. Внезапно начинает казаться, что всё хорошее как раз уже было. И закончилось. И больше никогда не вернётся, не повторится, даже бледной тенью не прошмыгнёт по его новой жизни. Покончив с лапшой, он с облегчением посылает пенопластовую посудину в мусорку — ещё один плюс этого лакомства, это то, что посуду мыть не надо. Наполнив старомодный фужер из толстого гранёного стекла наливкой почти доверху, он устраивается с ногами на диване и с волнением делает первый глоток. Отопление он включил на всю, но помещение ещё как следует не прогрелось, поэтому тепло, заполнившее его изнутри, приходится как раз кстати. Наливка сладкая, даже приторная почти, но вяжущие нотки черноплодки не позволяют напитку быть совсем уж противным. По крепости он вдвое слабее водки и в четыре раза крепче пива. Осуществив нехитрые подсчёты, в правильности которых он, всё же, не уверен, парень прикидывает, что для того, чтобы достичь наилучшей кондиции, ему хватит двух таких вот полных стаканов. Ну что ж — поехали.

Перед тем, как отключить телефон, он скинул информацию о потерпевшем на номер Дианы и попросил передать всем, что домой он сегодня не вернётся, что с ним всё в порядке, и чтобы никто не беспокоился. С сообщениями по работе он разберётся после выходных. Сегодня пятница-пьяница, и пошли они все... Но ни бубнёж футбольного комментатора, ни веселящее сладкое пойло не способны отключить его мысли. Те лезут и лезут изо всех щелей, из самых дальних уголков его сознания, как с цепи сорвались — не отмашешься, не убежишь. Почему? Почему всё так? Почему вообще когда-то ему показалось хорошей идеей впустить Шнайдера в свою жизнь? Потому что тот оказался рядом, когда рядом больше никого не оказалось? Потому что он привлекательный? Потому что происходящее было ему в новинку, и потому притягивало, завлекало, завораживало? Но ведь всё было по-настоящему? Даже если закрутилось случайно, всё ведь было правдой? Как можно так фатально ошибиться в выборе человека, он себя даже не спрашивает. Девять лет с Мартой наглядно показали, что можно, и ещё как. Тогда с чего же это ему вдруг подумалось, что со Шнаем может быть иначе? Потому что это он ему так сказал? Да, говорил. Мало ли, кто что говорит — верить-то зачем? А может, это всё его собственная вина? Сам, дурак, виноват? Как часто ему напоминали о том, что Шнайдер — существо неоднозначное? Флаке говорил, Пауль говорил, а он не верил. Но что-то же заставило Шнайдера в тот день выйти из дома, чтобы очутиться в итоге в одной машине с неуравновешенным психопатом? От одного этого факта передёргивает. Но зачем, зачем он так поступил? А что, если бы не было никакой аварии? Если бы на месте психа оказался обычный мужик? Стасу очень неприятно это признавать, но в таком случае, скорее всего, он бы даже ничего не узнал. Неужели Шнай и на такое способен? Встретил бы его на следующий день, как ни в чём ни бывало... Неужели такое в принципе возможно? Вопрос было-не было, на самом деле, уже не кажется таким важным. Намерение значимее факта. Шнайдер это сделал, а что именно он сделал, а чего не успел — всего лишь детали.