Красная петля

– Как была его фамилия?

– Чья?

– Того репортера? Джека?

– Сантьяго, – ответил он. – А что?

– Они помирились? Он простил Сантьяго?

– Кто знает. Наверно. Раз уж Сантьяго умолял. А тебе-то что?

– Но они были близки?

– Ну да, очень близки. Он считал, что из Джека получился бы хороший сын. – Алекс замялся. – Знаешь, может, он и был хорошим сыном. Я долгие годы его ненавидел, а потом мы как-то встретились, и он оказался вполне. Ну, мне пора.

Я протянул ему визитку.

– Ладно, ладно, позвоню, если что.

– Я сообщу, когда что-то найдем.

– Конечно. – сказал он. – Спасибо. Мне, в общем, без разницы, но спасибо.

– Ты где остановился?

– У тети.

– А Джек Сантьяго что-нибудь говорил о смерти Сида, раз они были так близки?

– Откуда ему знать? Мы дадим некролог в «Таймc» завтра или послезавтра. Мы не поднимаем шума. Работаем на систему. Преподнесем это как несчастный случай – утонул, например, или как интеллигентский суицид, вроде не вынесла душа. И незачем связываться с Сантьяго и выслушивать его. Зачем оно мне? – Алекс умолк.

– Что-нибудь еще?

– Да.

– Что?

Он опустил взгляд на ботинки, снова посмотрел на меня.

– Мне вдруг стало грустно, что мы с ним не виделись, понимаешь? Жаль и его, и себя. Он был неплохим человеком. Мне будет его не хватать.

Рабочие у протоки отпиливали куски сгнившего причала. Голова раскалывалась от шума. Была суббота, тихий день.

Джек Сантьяго был близок с Сидом. На свадьбе Джек сказал мне, что переехал в Бруклин. Я готов был поспорить, что он жил по соседству с Сидом. Я запросил сведения, но Джека не оказалось в списке. Я отправил сообщение тому, кто способен помочь.

Я пошел дальше, ожидая, что мне перезвонят, и поневоле выискивал взглядом Сантьяго. В одной студии на первом этаже старого склада, за открытой дверью, подпертой кирпичом, я заметил на полке некое живописное изделие из голубого стекла. Зашел и увидел мастера, выдувавшего какую-то фигуру. Открытое горнило полыхало оранжевым. Казалось, он вертит воздух на кончике длинного металлического прута. Затем он дунул и сваял очередную фантастическую вещицу из стекла, на сей раз золотого. Я купил голубую вазу для Максин, вышел и положил ее в машину.

Парк располагался в нескольких кварталах отсюда, на другой стороне Ред-Хука, рядом с со скоростным шоссе и муниципальными домами, где жила Рита. Там было полно людей, пришедших на футбольный матч. Малышня возилась на асфальте, запасные игроки разогревались у края поля.

Колонки одна громче другой извергали латиноамериканскую музыку. Люди сидели на складных стульях или на покрывалах, расстеленных на траве.

На аллее с краю парка были расставлены разборные прилавки, где женщины разложили еду на продажу. За версту пахло жареным мясом, кориандром и луком. В мангалах поджаривались желтые кукурузные початки. Прилавки ломились под тяжестью тако, тамалес, блинчиков со сметаной, сосисок, золотистого плова и цыплят-гриль. Все говорили по-испански.

Брызгало масло с раскаленной жаровни, где женщина пекла пирожки с рубленой свининой и сыром. Я купил у нее один. Она сказала, что родом из Сальвадора, но по-английски говорила хорошо, и я спросил, знает ли она Риту, русскую девушку, которая готовит тамалес. Она покачала головой. Я купил банку колы.

За другим прилавком парень раскладывал по пакетикам ломтики папайи, ананаса, дыни, манго. Гора фруктовых мешочков росла. Девчушка купила дыню и пошла дальше, выуживая пластиковой вилкой розоватые кусочки. Сок стекал по подбородку. Мальчик лет девяти в желтой рубашке и футбольных сатиновых трусах гордо подошел к прилавку с разноцветными бутылками сиропа и купил ярко-зеленый рожок с мороженым. Удалился, полизывая ледяной холмик.

Допив колу, я сел на скамейку и принялся высматривать Риту. Набережная Ред-Хука всего в нескольких кварталах, но я словно очутился в другом городе, и наверняка между этими районами были напряженные отношения. Не оказался ли Сид между ними каким-либо образом? Я снова позвонил насчет адреса Джека Сантьяго. Но он в списках не значился.

Маленькая девочка в ажурной розовой юбке и футболке с Минни Маус, составлявшая пустые кружки на столик, помахала мне желтой вилкой. Я напрасно терял время. Не встретил ни Риту, ни Джека. Я не знал, что связывало его с Сидом, но хотел поговорить с ним. Я выбросил картонную тарелку.

21

Джек Сантьяго был изрядно навеселе, когда я нашел его у барной стойки одного новомодного ресторана в районе скотобоен.

– Где Вэл? – спросил я.

– В зале, – сказал он. – Первый раз пьет со мной.

Валентина говорила мне, что любит бары в районе скотобоен. Когда я позвонил ей в Ист-Хэмптон, горничная ответила, что она отправилась в город. Я надел приличную рубашку и чистые брюки и отправился искать ее, а вместе с ней – Джека.

Был ранний субботний вечер, но народ уже потянулся в рестораны и бары на Девятой авеню. Туристы глазели, ньюйоркцы красовались.

До недавнего времени окрестности по ночам переходили во власть шлюх, трансвеститов, всевозможных отбросов и немногочисленных вольных художников. Никогда не видел, чтобы район преобразовывался столь стремительно: два квартала складов, некоторые – та еще рухлядь, превратились в самую лакомую недвижимость города. Ночью в округе жизнь била ключом.

У дверей ресторана, где я нашел Джека, образовалась толпа. Какой-то парень из пригорода, весь в замше, объяснял метрдотелю, почему заслуживает хорошего столика и с кем знаком.

У барной стойки толклись одинокие посетители, пили и страдали от сексуального зуда. Рядом со мной стояли две женщины, словно из «Секса в большом городе». Они вцепились в свои бокалы. У одной был кроваво-оранжевый «мохито», другая пила «лиллет» с ломтиком апельсина.

– Не найти секса в этом городе, – горестно призналась мне «мохито», стоявшая подле Джека. – У меня было свидание. Я подцепила парня в чате, он притащил меня сюда, а сам взял и ушел и оставил меня разбираться со счетом, урод.

Я купил ей выпивку.

– Так что насчет «ядерных чемоданов», Арти? – спросил Джек.

– Бабах, – сказал я.

– Такие, как ты, готовы шутить, даже когда город взлетит на воздух и погибнут сотни тысяч. Все вам шуточки. Ты читал мои статьи о портативных бомбах? Они повсюду.

Джек орал мне на ухо и пил бурбон. Я не перебивал его. понимая: он достаточно пьян и достаточно тщеславен, чтобы о чем-то проболтаться. Я надеялся услышать, что он думает о Сиде, но не хотелось, чтобы вопросы исходили от меня.

Поэтому несколько минут подряд я слушал разглагольствования Джека про «термоядерные чемоданы». Это меня утомило. Он сменил тему и сообщил, что летит в Беслан. Собирается сделать репортаж про бойню на юге России, детей, расстрелянных в школе, взорванных в физкультурном зале. Он прикурил. Колоссальный сюжет, правда?

– Да, Джек, правда. Где она?

– За большим столом, с подружками. Короче, Беслан – история для меня. Люблю выезжать на место. «На целину», как я это всегда называл, а люди думают, что я мудак. – Он заказал еще выпивки. – Я и есть мудак. Думаешь, я не в курсе? Выпьем еще, Арти.

Едва ты сталкиваешься с непрошибаемым самомнением Джека, едва тебя начинает бесить его козлиная бороденка, он выдает нечто такое, что вновь завоевывает твое расположение.

Всех в баре, кто находился в пределах слышимости, он потчевал рассказами об ужасных местах, в которых работал, и о паршивых гостиницах, в которых жил: советские общежития с дырявыми стенами и ржавыми пятнами на полу или же номера, осаждаемые стаяминезваных шлюх и тараканов. Слушатели смеялись. Все репортеры обожают плакаться по поводу печальных условий командировочного быта, но Джек был остроумен.

Главное, что подмечали в Джеке, – он умел смеяться над собой. И никогда не задирал нос, в отличие от именитых журналистов, лауреатов Пулитцеровской премии, отирающихся на международных конференциях в Давосе и Аспене, делая вид, что наблюдают, а на самом деле пьют шампанское, наслаждаются радостями жизни и лестью. Нет, он был не таков. Войны, убийства, терроризм – он везде побывал, видел изнанку Нью-Йорка, поскольку прежде был женат на редакторе «Вог» или еще какого-то модного журнала. Я бы забыл все это. если бы он сам не напомнил: заглатывая бурбон, он болтал о своих делах как заведенный.