Красная петля

Все болтали. Толины родители, их друзья целыми днями и ночами обсуждали социализм, демократию, театр. Беседовали на кухне после ужина, в барах, сидели ночи напролет в Доме писателя или в Доме кино, разговаривали и напивались. Семьдесят лет никому не дозволялось и рта раскрыть; теперь болтали все, забалтывали страну до смерти. В тот подмосковный вечер под стрекот кузнечиков – словно маленькие человечки в кустах разом заводят часики, эту метафору Толя почерпнул у какого-то английского писателя – он решил, что так недолго и сдохнуть от трепотни.

«Уйду я», – произнес он негромко и выкинул окурок своей паршивой сигареты. Так и поступил – ушел со своей диджейской работы и принялся искать пути к богатству, постигать в Москве азы капитализма.

Народ перебивался, как мог. Одна семья сдала дачу иностранцам. «Мы поставили лиловое биде, – рассказывали они. – Иностранцы это очень ценят». Другой человек основал кооперативный туалет у Красной площади, где можно с комфортом оправиться за пятьдесят копеек. Кто-то продавал старые советские плакаты шведскому коллекционеру. Люди изворачивались по мелочи, на всем стригли купоны. Это не для Толи: его не привлекали ни спекуляция валютой или норковыми шапками, ни сутенерство, ни торговля поддельной икрой.

«Что я вообще знаю про бизнес?» – думал он.

Он заходил в кафетерий отеля «Рэдиссон». Подслушивал беседы. При своем отличном английским завел дружбу поначалу с канадцами, потом с немцами. Это просто. Он понял главное – никто по-настоящему не знает, кому принадлежит газ, нефть, электричество, земля, строения. Никто ни хрена не знает. Раньше все принадлежало государству, но государство развалилось к чертям.

Ему позвонил один друг, семья которого отбывала в Австралию. У них была хорошая квартира в самом центре, в двух шагах от улицы Горького. От Тверской. Прямая магистраль от аэропорта до Красной площади. Удобное место. Ему уже объяснили, что место – это важно. Отлично, подумал он и согласился купить квартиру.

Толя взял взаймы у друзей. Обещал отдать с процентами. Предложил маленькую сделку. Большинство его друзей имели туманное представление, о чем вообще речь, но все знали, что он самый умный, поэтому дали денег. Он купил квартиру. Продал. Наварил. Вернул деньги с процентами.

«Я капиталист, – вдруг решил он как-то раз, бредя по Арбату к недавно открывшемуся «Ирландскому пабу», где можно отведать «Гиннесс». – Я люблю капитализм. Люблю бизнес».

Это так же классно, как рок-н-ролл. Будоражит кровь. Бизнес. Деньги. Но пока он не решался признаться в этом друзьям.

Для него деньги – это удовольствие: покупать вещи, дарить родителям книги и коньяк, отремонтировать дом, прочие радости жизни. Это игра, шалость, плевок в морду той системе, при которой он вырос, при которой не мог читать книги, какие нравятся, играть любимую музыку, разве что втайне. Так он мстил.

В бизнесе он как рыба в воде, но ему нужны кредиторы посолиднее. Теперь он общался с массой западных людей, с журналистами, которые сводили его с бизнесменами. Он играл роль: русский, но деловой, русский, но понимающий Запад, русский, любящий и играющий рок-н-ролл. Ходил в хорошие рестораны, где рассказывал о своей жизни мятежной рок-звезды. Переехал в солидную квартиру. Купил приличную мебель. Приглашал к себе новых западных друзей, они пили водку, ели икру, он ставил старые записи советского рока, жена беседовала с ними о китайской поэзии; дочери-близняшки, Валентина и Маша, выходили в одинаковых халатиках и говорили «хелло».

Толя начал путешествовать. Будто открылась дверь в Страну Чудес. Это полный восторг, будто секс без перерыва, только лучше. Он бывал всюду: Гонконг, Куба, Америка, Франция, Италия, Южная Африка. Ел, пил, наслаждался свободой. И в один прекрасный день понял, что бизнесмен заполнил все его существо.

Толя резко умолк, протянул руку к фотографии, где он был юношей в кожаных штанах и с гитарой, и швырнул ее в мусорный бак; стекло разлетелось вдребезги.

– Я больше не помню этого сосунка, – сказал он.

– Что случилось в Москве? – спросил я.

– Я совершил одну глупость, – ответил он. – Заключил сделку с сомнительными личностями и кинул их. Не корысти ради, а потому, что они мне не нравились, вроде как для души. Я отмывал для них деньги и обманывал. Продавал недвижимость дороже, чем заявлял. Разницу прикарманивал. Похвалился друзьям в Москве. И какие-то ублюдки похитили Валентину и отрезали ей палец. Их, разумеется, не нашли, потому что все берут взятки. Я подумал: пора завязывать.

– Но не завязал.

– Нет. Я подумал тогда: подработаю еще немного. Пара-тройка небольших сделок, и все. И я продолжал. Начал прикупать в Нью-Йорке после 11 сентября, когда рынок просел. Сначала делал деньги на руинах коммунизма, теперь покупаю в Нью-Йорке то, что никому не нужно. Но не наживаюсь на чужой беде, все иначе, говорил я себе. Врал сам себе. Я отдавал деньги жертвам, чтобы очистить душу, много отдавал, но на душе все равно дерьмово. Порой не знаю, у кого покупаю, я действую через третьих лиц.

Волосы у меня встали дыбом.

– Ты обнаружил, что заключил какую-то сделку с теми же, кто в Москве мучил Валентину?

– Да, – сказал он. – Именно. Я не могу остановиться. Теперь знаю, кто я по жизни. – Он повернулся ко мне спиной, и на секунду показалось, что он плачет, но Толя развернулся и вполне спокойно произнес: – Что-то неважно выглядишь, Артем. Отвезу-ка тебя домой.

Мне и правда нездоровилось, на лбу набухала шишка, порез на руке кровоточил, но я все же спросил:

– Зачем тебе еще деньги?

– Ради чувства безопасности, – сказал он.

Дома я достал из ящика папки, украденные у Сида, отдал их Толе и отправился в душ. Я отдал ему лишь то, что уже просмотрел.

Я пустил воду погорячее, насколько мог вытерпеть. Меня лихорадило. Наверняка температура, решил я. Рука кровоточила, и я смотрел, как тонкая красная струйка смешивается с водой и стекает на мокрый кафель.

Выключив душ, я обернулся полотенцем, взял в спальне джинсы, натянул их, вошел в гостиную.

Толя сидел за столом спиной ко мне, с сигарой в руке, склонившись над папками. Обернулся. Лицо было бледным от разочарования.

– Это бред, – заявил он. – Параноидальная фигня. Маккей попросту врал мне. Тут ничего нового, все та же песня насчет вранья в газетах да истории его детства. Фигня, – он отшвырнул палки с такой злостью, что часть из них перелетела через стол и упала на пол. – Я думал, это тебе и нужно.

– Да пошел ты, Артем. Мне нужно недвижимость скупать, дела делать, нужны имена и телефоны владельцев, расклады в городе, кто за кем стоит, понимаешь? Сид говорил, что у него это есть. Или, может, ты нашел кое-что и не хочешь ни с кем делить?

Я опустился в кресло. Кровь не останавливалась, я посмотрел на нее и ответил:

– Я тебе потом позвоню.

– Конечно, – холодно произнес он.

Внезапно меня осенило: Ред-Хук для Толи – самоцель, мания. Он готов на что угодно, лишь бы заполучить свое. Вот что пытался подсказать мне Сид: Толя столкнулся с людьми, которые не собираются уступать ему, и это сводит его с ума.

– Домой поеду, – произнес он. – Если захочешь, найдешь меня.

Он достал из кармана золотую ручку, толстую, как сигара, блокнот, нацарапал в нем что-то, вырвал листок и кинул его на стол:

– Если понадоблюсь, вот кое-какие адреса. Я буду на связи, Арти, не надо гоняться за мной, не надо разыскивать, словно ты легавый, а я преступник.

Толя вышел, оставив в пепельнице непогашенную сигару.

Я принял еще аспирин, взял из ванной свежее полотенце, обмотал руку и позвонил Максин.

– Я ждала тебя, – сказала она. – Мы ждали всю ночь.

– Черт. Мне очень жаль. Честно. Я пытался позвонить тебе.

– Здесь сотовый не берет. Ты же знаешь. Мог бы позвонить моей маме домой.

– Я выберусь, как только смогу, солнышко, осталось утрясти самую малость. Я тут увяз немного. Кажется, у Толи Свердлова неприятности.