Под псевдонимом «Мимоза»

– А как же вы церкви, старинные монастыри рисуете, если вы – неверующий? – удивленно спросила Аля.

– Да я ж сказал, что верую в душе. Гм… к тому же, люблю все старинное – от заброшенных часовен до заросших травой погостов. Они какую-то грусть навевают романтическую. И храмы разрушенные чем-то неизъяснимо таинственным притягивают к себе, не правда ли, девушки?

– Правда, Анатолий Николаич! Грусть совсем нездешняя на ваших картинах высвечивается. Особенно мне понравился ваш «Рассвет над полями» с почти невидимым монастырем. Да еще, где две монахини с котомками за плечами бредут во мгле…

– А, «Инокини», на эти темы у меня много чего найдется. Покажу вам сегодня.

– Поразительно все-таки, Анатолий Николаич! Как вы без сильной веры можете передавать эту атмосферу сакрального. Только благодаря таланту, не иначе, – заметила Аля.

– Ах, сударыни, не смущайте, а то совсем возгоржусь, – засмеялся он.

– Ну икон-то у вас немало, да все старинные, вот я и подумала, что вы в Бога веруете. Откуда же иконы, Анатолий Николаич?

– Да это мы с Разуновым в конце 1970-х по деревенькам у бабушек собирали, ну, мы с ним тогда еще дружбу водили. Представляете, многие из них просто даром отдавали нам, говоря, мол, разве можно за икону деньги-то брать! Ну, а теперь – наверх?

И они дружно вскарабкались по длинной приставной лестнице в мастерскую…

К обеду подоспел бородатый Мефодий с корзиной шафрановых яблок и полевыми цветами. А Удальцов рьяно хлопотал над закусками весело напевая: «Мальчик резвый, кудрявый, влюбленный». Его радость легко объяснялась тем, что подруги, отобрав с десяток его лучших пейзажей, тут же щедро заплатили ему наличными. Он, хотя и порывался подарить им некоторые картины, но узнав, что покупают они для фирмы, повеселел и деньги принял охотно.

– А теперь, джентльмены, у нас к вам нижайшая просьба – довезите нас до автовокзала! – непринужденно сказала Машенька.

– Что-о?! Вы уезжаете сей-чаас?! Обидеть нас решили, а? В чем дело-то?! – возопил Удальцов отчаянно.

– Ни в коей мере, дорогой Анатолий Николаич! Просто непредвиденные обстоятельства, – с этими словами Маша достала свой внушительный радиотелефон – о мобильниках тогда и слуху не было! – и нажав на нем что-то, резко произнесла:

– Завтра с утра жди нас в офисе!

Изумленно взглянув на аппарат, недоступный простым смертным, Удальцов, заикаясь, пробормотал:

– А как же с картинами? Ну не сами же вы их потащите. Да если б я такой оборот-поворот предвидел – сам бы вас в Москву-то отвез, но мне на сборы дня два надо. Может, подождете, сударыни, а?

– Нет, Анатолий Николаич, спасибо! Мы от Костромы какой-нибудь пикапчик наймем, не волнуйтесь, – убедила художника Мимоза.

– Ну как знаете, – холодно произнес он…

В Костроме долго прощались. И Удальцов успел смягчиться, сменив гнев на милость, просительно поглядывал на Машу, уговаривая приехать еще раз. Но «по-человечески, не на один день». А в добрых глазах простака Мефодия застыла такая глухая тоска, что пронзила болью души обеих подруг… И по возвращении в Москву они долго обсуждали свое короткое путешествие.

Оказывается, Мефодий предложил Алевтине руку и сердце, просил остаться с ним навсегда.

– Он такой славный, милый. И поверь, не хуже Удальцова-то рисует! Правда, совсем в другом жанре: у него сплошь исторические сюжеты – и допетровская Русь, и военные баталии. И вообще – человек незаурядный. Но в Москве он постоянно жить не может, а мне – как Агнию-то оставить? Ей ведь в школу на будущий год… Да и перед тобой и Корфом – обязательства у меня!

– Ну Алька! О чем ты говоришь! Если б ты по великой любви решилась в Антоновку переехать, мы бы с шефом только помогать тебе стали: ведь любовь – превыше всего! – взволнованно сказала Мими и от наплыва чувств даже прослезилась.

– Да я знаю, милая, знаю! Но о любви-то говорить рано, это раз! Даже допустим, полюбила бы я Мефодия – он ведь замечательный такой, не могу же я Агничкой жертвовать? Все на маму взвалить?

– Ты права, Алюша, все же разум твой победил. Молодец, что не поддалась сантиментам! Но не вздумай отчаиваться – у тебя все еще впереди! Может, даже и с Мефодием…

– Ах, Мими, хорошо тебе – ты такая «железная леди»! А я, сама знаешь, только симпатичного мужика увижу – воспламеняюсь вмиг, влюбляюсь мгновенно – это ли не наказанье Божие?!

– Не наказание, а – искушение.

– А у тебя-то что с Удальцовым стряслось? Мы же собирались-то к нему на неделю, не меньше? Ты с таким придыханием о нем говорила, а?

– Да, это правда. Давно уж мне никто так сильно не нравился. Так и закружило! Завихрение какое-то, Аль! Обаяние у него какое-то прямо чертовское! Ну а он мне про Париж да Нью-Йорк напевать стал, будто выставки его там устроить обещали. Француз один, меценат, в Москву приезжал – портреты семьи своей ему заказывал. А друзья обещали эмиграцию в Америку устроить. Вот он и предложил мне с ним туда навсегда уехать, представляешь? А я ведь влюблена в него была. И вдруг – все пропало, вмиг исчезло. Как-то сразу он опостылел мне… гм…

– Ну Мими, теперь мне ясно, почему он под конец все в землю смотрел.

– Он даже в последний момент прошептал: что, совсем я вам неинтересен стал? Я тогда вздрогнула от боли. Увы, Алька, вовсе – не «железная» я!

Осенью повеяло тревожным ожиданием непредсказуемых событий. В конце октября в столицу стали съезжаться тысячи людей из ста городов и весей России. Те, кто решил сопротивляться преступной власти. Постепенно зарождался Фронт национального спасения. На его первом Конгрессе выступали известные депутаты – Астафьев, Бабурин, Исаков, Макашов… Среди них был и Савва Сатинов. От него исходила не только мощная энергия, подвигавшая к борьбе за справедливость, но и ясность мысли. Поначалу он предлагал разумные шаги: как необходимо противостоять ельцинской вакханалии. Харизма депутата оказала воздействие и на подруг. Они, наконец, твердо решили убедить Корфа, что настал момент, когда бездействовать больше нельзя. Ведь они могут помогать Фронту спасения хотя бы деньгами.

– Вадим на это не пойдет, даже не мечтай, – мрачно предположила Мимоза.

– Но мы не можем оставаться в стороне, Маша! Надо все равно что-то делать, поговори с шефом!

– Ты не представляешь, чего мне стоило уговорить его насчет церкви! А здесь – оживление масс. Тут и коммунисты, и анархисты, и просто авантюристы всех мастей. Не забывай, что и провокаторы всякие, «агенты влияния» то бишь. Гм… ну не их же спонсировать?!

– Все равно, Мими, ты должна придумать что-нибудь!

– Попросим прежде всего Трофима нашего – пусть разведает все о подноготной народных избранников. Надо же знать, кому из них помогать стоит. А если к партии какой примкнуть? Но нет, в политику влезать – это уж точно не для нас!

Из разговора с Золотовым подруги с удивлением узнали, что сам он уже давно вступил в Союз офицеров и был весьма сведущ во многом…

Ситуация резко изменилась в момент Седьмого съезда депутатов и отставки Гайдара. Страна приникла к телевизору: с изумлением взирал народ на взбесившегося президента, утянувшего за собой тогда горстку своих приспешников в Грановитую палату и приказавшего выкатить на Красную площадь двести гудящих грузовиков с транспарантами, прославляющими его. А сам диктатор помчался из Грановитой на АЗЛК призывать рабочих в свою поддержку. Москва наполнялась слухами о начале «ползучего переворота». И закружилось, понеслось…

Поздним вечером Золотов пригласил Машу и Алю к себе на дачу. Начался сильный снегопад, и на подъезде к поселку пришлось бросить машину на обочине и долго расчищать снег, чтобы подойти к воротам.

Когда печь была затоплена и чайник закипел, они молча уселись за стол. Всех троих охватило чувство того душевного единения, которое бывает лишь у истинных соратников. Атмосферу таинственности усиливали часы, громко тикающие за стеной. Тяжело вздохнув, Трофим приступил к разговору: