Черная пелерина

— Что случилось? — спросила мадам Лепер. Комиссар подождал мгновенье, потом сообщил официальным тоном:

— У Дюмоленов пропала бриллиантовая брошь. Та самая, которую он вчера подарил жене. Вечером, перед тем, как идти спать, мадам Гортензия, сняв шаль, обнаружила, что брошки нет на платье. Они обыскали жилище и двор — словно в воду канула. — Комиссар с шумом вздохнул и продолжал, но уже неофициально. — Надо же. Шесть бриллиантов, по два карата каждый. Капитальная история. Я туда пойду сейчас. Если позвонит сержант Панье, скажешь ему, Сильвия, что я пошел в город по службе. Только, прошу тебя, никаких подробностей. Коротко, сжато — ушел и все. Я сам все улажу. Надо идти, но прежде попьем кофейку! — Комиссар, стоя, в третий раз наполнил чашку и одним духом выпил содержимое. — Уфф, жарища… — он вытер лоб платочком. — Такая потеря. С бедным этого не могло случиться.

— У бедного нет таких ценностей, — рассудительно заметила мадам Сильвия. — Селестина! — крикнула она вдруг. — Я тебя умоляю, не целуй собаку!

Селестина вздрогнула, словно пойманная на горячем. Она подняла голову, ее небольшие голубые глаза смотрели на мадам Сильвию совершенно рассеянно.

Мадам Гортензия ждала комиссара на террасе. Она была совсем спокойна — Лепер даже удивился. Он сразу вспомнил мадам Бейяк, которая падала в обморок, рвала на себе волосы и у которой любимой темой для разговора вот уже на протяжении трех лет было исчезновение нескольких вещей из ее гардероба.

«Таковы люди!» — удовлетворенно подумал комиссар Лепер, когда мадам Гортензия в элегантном утреннем платье, благоухающая и улыбающаяся, пригласила его в свою комнату изящным жестом.

Сразу же появился и Дюмолен в светлых шортах, привычно выбритый, он сказал от порога:

— Увидел вас, мсье комиссар, и вот я здесь… Я предложил Маккинсли партию в теннис, но он предпочитает раннее купание в море. Фруассар еще спит. Луиза закрылась на ключ и после вчерашних впечатлений наверняка пишет трактат о смерти. Я никак не найду партнера. Может быть, выпьете чего-нибудь освежающего комиссар?

— Я пришел к вам в связи с вашим звонком, — напомнил Лепер.

— Да, дорогой комиссар, дело неприятное. Мы сообщили, конечно, для порядка, но ведь вы понимаете, оглашать это происшествие мы бы не хотели. У нас гости. Глупая история, одним словом. Жена вчера вечером, сняв шаль, обнаружила отсутствие бриллиантовой булавки. Словом, подарок мне не удался. Сначала мы подумали, что это шутка сумасбродной Луизы. Дошло даже до небольшой семейной сцены…

— И все на пустом месте, — вмешалась Гортензия. — Луиза ужасно вспыльчивая. Шарль позволил себе в ее адрес не слишком умную шутку, а она поняла это так, будто мы приписываем ей исключительную склонность к злокозненности.

— Тут не о чем говорить. Я постараюсь все уладить, — прервал ее Дюмолен. — Жена ходила вчера по дому, несколько раз заглядывала на кухню, была во дворе. Невозможно установить, когда это произошло. А сегодня мы обыскали все комнаты, парк, все окрестности, словом. — Дюмолен развел руками. — К сожалению, все без толку.

— А вы смотрели в комнатах своих гостей? — спросил комиссар Лепер. — Потому что вы говорили, будто Фруассар, к примеру, еще спит.

Гортензия рассмеялась.

— Нет, что вы. Это единственные комнаты, в которые я не входила. Каким образом моя брошь могла бы оказаться там?!

Комиссар почесал лысую голову.

— Мсье Лепер, — начал быстро писатель, — вы, должно быть, думаете об обыске? Нет, нет. Ни в коем случае. А что касается прислуги, то прислуга уже проинформирована.

— Ай-ай, не надо бы, — сказал комиссар.

— Почему? — удивился Дюмолен. — Мы прислуге вообще доверяем. У жены вообще-то никогда не было ценной бижутерии, эта брошь — первый дорогостоящий подарок, но кроме того в доме есть еще дорогие вещи. И ничего до сих пор не пропало. Даже деньги, которые я беру в банке, у нас хранятся открыто.

Воцарилась тишина. Лепер после раздумья сказал:

— Дорогой маэстро, если вы не желаете, чтобы известие о пропаже брошки дошло до ваших гостей, а прислуге доверяете, то я не вижу, какой должна быть моя роль… Может быть, вы как известный криминолог могли бы самостоятельно вести это дело, — закончил он шутливо.

Дюмолен улыбнулся.

— Разумеется, будет время и на это тогда, когда вы капитулируете. В данный же момент прошу вас не остывать к этому делу. Я ведь вам еще не сказал об одном небольшом обстоятельстве. Наша служанка, Анни Саватти, как только узнала о таинственном исчезновении этой как бы там ни было дорогой безделушки и будучи припертой к стене моей супругой, призналась, что кухарка Агнесс принимала вчера гостя… Вы слыхали о Жакобе Калле?

— Жакоб Калле? Парень под темной звездой, воришка и авантюрист, — комиссар хлопнул себя обеими руками по бедрам. — Но ведь это же сын Агнесс.

— Конечно. Разве от вас что скроешь?!

Лепер посуровел. Он не любил, когда кто-то позволял себе подтрунивать над ним. Вдобавок он выступал сейчас в роли официального лица.

Агнесс Калле была родом из От-Мюрей. Семь или восемь лет назад, когда сын ее отбывал заключение, а самой Агнесс очень не везло, комиссар сам рекомендовал ее Дюмоленам. Шарль Дюмолен сентиментально относился к людям своего родного городка, он принял Агнесс и не жалел об этом. Эта незаметная и невеселая женщина оказалась добросовестной работницей и отличной кухаркой. Жакоб, после того, как отсидел срок, несколько раз посещал свою мать в От-Мюрей, а когда-то даже оказался в Париже. Но по истечении некоторого времени выяснилось, что Жакоб пребывает в состоянии хронической коллизии с законом, а вдобавок ко всему Лепер как-то выразил при писателе предположение, что молодой Калле во время войны сотрудничал с оккупантами. Шарль Дюмолен, очень щепетильный по отношению ко второму пункту, рассердился и строго-настрого запретил Агнесс принимать у себя сына. Вообще-то сама Агнесс называла Жакоба ублюдком, и, казалось, она не хочет иметь с ним ничего общего. Это все знал комиссар Лепер.

— Так, значит, Жакоб Калле находится в От-Мюрей!

— Мы этого не знаем, комиссар, — живо отозвалась мадам Гортензия. — Вчера был.

— Вчера был в вашем доме?

— Да, у Агнесс.

— И вы его видели?

— Кого, Жакоба Калле? Нет, откуда? Муж ведь говорил, что об этом сообщила Анни.

— Вся прислуга сейчас дома, к вашим услугам, — сказал Дюмолен.

Мадам Гортензия вежливо справилась о здоровье мадам Сильвии.

— Сестра по-прежнему чувствует себя плохо. У нее значительная предрасположенность к мигрени.

Анни Саватти была приличной девушкой. Ее темные выразительные глаза напоминали об итальянском происхождении. Покрасневшие в данный момент веки свидетельствовали о том, что не все обитатели дома на холме сохраняли спокойствие в то утро.

Комиссар Лепер очень плохо переносил вид страдающих молодых женщин. Он задавал себе вопрос, как случилось, что он не заметил скромного обаяния этого создания до сих пор.

Девушка уселась на краешке стула и ждала.

— Вы видели вчера Жакоба Калле?

— Боже мой, какая я несчастливая! Кто бы мог подумать! — взорвалась Анни. — Я видела Жакоба, мсье комиссар. Он с обеда сидел в комнате Агнесс. Как пришел, сразу мне представился. Когда хозяева встали из-за стола, я занесла ему поесть. Агнесс была занята на кухне. Агнесс вела себя очень странно, она с ним вообще не разговаривала. Мадам Дюмолен постоянно к нам заглядывала, и у Агнесс все из рук валилось, потому что он в той комнате все время насвистывал. А потом Жакоб, то есть сын Агнесс, сказал, что может остаться до вечера, потому что его поезд на Тулон отходит в десять с минутами, а он хотел бы еще пойти прогуляться… Потом приехали эти господа. Я, конечно, никуда не могла пойти, несмотря на то, что было воскресенье. Он, то есть, этот Жакоб Калле, сказал, что От-Мюрей — ужасная дыра, и он сейчас возвращается в Тулон. Тогда Агнесс запретила ему выходить из комнаты, потому как было еще видно. Агнесс больше всего на свете не хотела, чтобы господа узнали о том, что Жакоб приехал, а мадам Дюмолен, как на зло, все время приходила на кухню. Ну, он разозлился, даже повысил голос. А в это время Агнесс услышала, что кофе кипит. У нас кофе заваривается в керамической посуде, а не в экспрессе, и как перекипит, то совершенно теряет аромат. Агнесс разозлилась и приказала приготовленный кофе отнести на террасу. Когда я возвратилась, то молодого Калле, то есть Жакоба, уже не было. Какое ужасное несчастье!