Черная пелерина

— О, мсье Пуассиньяк много пишет и мало говорит, что правда, то правда, — вмешался непрошенный Лепер.

— В порядке исключения вы сегодня должны поговорить. — Рандо окинул Пуассиньяка холодным взглядом. — Что же случилось, что вы, давно не поддерживавший отношений с тем домом, ни с того, ни с сего захотели проведать хозяина?

— Мне этого и в голову не пришло. Дюмолен позвонил мне около десяти вечера, сообщил, что у него есть ко мне важное дело и попросил меня прийти. Я отказался. Тогда он сказал, что желает вручить мне чек на строительство спроектированного мной памятника в честь Французской Революции. Он пояснил мне, что по размышлении пришел к выводу, что оба памятника должны стоять в нашем городе. Тогда я согласился пойти к нему. Кстати, я считаю, что дар Дюмолена — вещь обычная. Любой, даже средне интеллигентный человек, по размышлении должен прийти к выводу, что Великая Французская Революция была самым важным событием в мировой истории. Особенно хотелось бы подчеркнуть, что все случившееся на протяжении последних ста пятидесяти лет является прямым или косвенным следствием Французской Революции.

— Несомненно, — сказал инспектор Рандо и задал следующий вопрос: — Кто вам открыл дверь на вилле Дюмоленов?

— Никто мне не открывал дверь, потому что я вошел в окно. Сам Дюмолен предложил мне этот путь.

— А каким образом вы вышли?

— Тоже в окно.

— Вы курили трубку в кабинете писателя?

— Не помню. Может быть, и курил.

— В каком настроении был Дюмолен?

— Я совсем не ориентируюсь в шкале настроений мсье Дюмолена.

— А как он был одет?

— У меня нет привычки присматриваться к людям, с которыми я разговариваю.

— Я это заметил. Как долго вы были у Дюмолена?

— Около получаса.

— Чек он вам вручил в начале визита или в конце?

— В самом начале.

— А о чем вы говорили потом?

— В основном о Французской Революции.

— В каком часу вы покинули дом?

Пуассиньяк несколько оживился.

— Перед одиннадцатью часами. Часы на мэрии били одиннадцать, мне как раз встретился американец около кинотеатра. Я направился в сторону улицы имени Революции.

— Потом вы должны были вернуться, потому что около двенадцати вас видели вблизи усадьбы Дюмоленов. Тогда шел дождь.

— Чепуха. Я уже говорил мсье Леперу, что возвратился домой до начала дождя. У меня есть свидетель в лице его дочери. Эта молодая особа укрылась у меня от дождя.

Рандо обернулся к комиссару.

— Вы мне ничего не сказали.

— Селестине восемнадцать лет, она совсем ребенок… я не хотел бы вмешивать ее в расследование, — залепетал комиссар. — Она недавно болела… Слабый ребенок.

— И этот ребенок не побоялся ночью добираться до вашего дома, в котором, как мне известно, почти никого не бывает? — это относилось к Пуассиньяку, и Рандо подчеркнул свое удивление.

Пуассиньяка это, кажется, задело за живое.

— Селестина Лепер испытывает ко мне большую симпатию и в этом смысле пользуется взаимностью. Это серьезная девушка, подающая очень большие надежды на будущее. Она пользуется моей библиотекой, а также многочисленными советами. Она знает наизусть историю Французской Революции. В мой дом доступ ей открыт в любое время….

Комиссар поднял умиленное лицо и восхищенно смотрел на Пуассиньяка.

— А в котором часу мадемуазель Лепер вышла отсюда? — спросил Рандо.

— Извините, но таких подробностей я не могу помнить, — глухо сказал Пуассиньяк, его естественный голос теперь более или менее подходил к ситуации. — Она ушла очень поздно, — повторил он и, минуя внимательный взгляд Рандо, вперил свои птичьи глаза в какую-то точку выше головы инспектора.

А тем временем комиссар Лепер в отцовском упоении, совершенно обезоруженный, поспешил проинформировать:

— Когда я в двенадцать ночи вернулся домой, Селестина сидела у стола и читала книгу.

Пуассиньяк застыл на диванчике, словно лунатик, погруженный в туманные созерцания.

Рандо сообщил вывод, который он должен был сообщить:

— Следовательно, Селестина возвращалась домой во время дождя. — Некоторое время он молчал, а потом без свойственной ему порывистости спросил: — Когда мадемуазель Лепер вернула вам пелерину?

— Утром следующего дня, — тихо сказал Пуассиньяк.

Наконец-то и комиссар Лепер понял.

На обратном пути они не сказали друг другу ни слова. И почти уже у рынка, недалеко от полицейского участка, Рандо нарушил молчание. Он попытался придать словам естественное звучание, но вышло как-то очень сухо:

— Комиссар Лепер, вы не думаете, что будет лучше, если я сейчас переброшусь с вашей дочерью парой слов?

Лепер был растерян, ответа у него не нашлось. Поэтому Рандо взял его под руку, и они прошли мимо участка к удивлению сержанта Панье, который, стоя у окна, задумчиво созерцал детей, играющих в сквере Вольтера.

Улица, на которой размещался домик комиссара, была застроена только с одной стороны. Шедших овевал соленый морской ветер, смешанный с запахом роз. Прежде чем дойти до цели, они обменялись поклонами с мсье Дюверне, направляющимся энергичным шагом в сторону города, наверняка на привычную сиесту в кондитерской «Абрикос». Когда мсье Дюверне бросил взгляд на комиссара, улыбка застыла у него на лице. Лепер производил впечатление человека, пораженного апоплексическим ударом.

Дверь комиссар отворил собственным ключом. Мадам Сильвия вскрикнула и исчезла в хозяйских недрах дома. Лепер проводил Рандо в свою маленькую оружейную.

— Сейчас я ее к вам пришлю, — пробормотал он.

Инспектор, пораженный видом коллекции, удовлетворенно осматривал богатые экспонаты. Лепер подошел к нему еще раз, хотел что-то сказать, подыскивая слова. Рандо по-мужски похлопал его по плечу.

— Не беспокойтесь, я же не чудовище, — сказал он и резко повернулся на пятках.

До прихода Селестины он маршировал по кабинету, заинтересованно рассматривая рыцарское вооружение. Ведь он сам, несмотря на миниатюрность, был исправным солдатом и не одну стычку с противником выиграл с помощью славного оружия.

Рандо не знал дочери комиссара. Когда она вошла, он удивился, насколько это щуплое и малорослое создание. Одета Селестина была в платье, как обычно, теплое не по сезону. На худенькие плечи падали золотистые локоны.

— Так вы тот самый Наполеон из Тулона? — первой заговорила девушка. — Пожалуйста, садитесь. Ах, да, вам больше нравится ходить.

— Откуда вы знаете?

— Как дочь полицейского я немного интересуюсь криминалистикой. Читаю отчеты о процессах и протоколы. Вы — самый известный детектив юга Франции. Журналисты охотно о вас пишут.

— А что вы еще обо мне знаете? — не выдержал маленький инспектор.

Селестина неуловимо улыбнулась.

— Что вы, например, любите воинскую выправку, но, по существу, человек намного более интеллигентный, чем обычные военные.

— Хм. Это обо мне пишут?

— О, да. Очень часто. Но кроме всего, наибольшей известностью вы пользуетесь из-за неожиданных вопросов. Одни утверждают, что на самом деле они заранее мастерски отрепетированы, а другие считают, что это обычный трюк, с помощью которого вы оглушаете и поражаете допрашиваемых.

— Это очень интересно! — воскликнул инспектор. — И что же еще?

— А еще что беганье перед носом жертвы, — это тоже метод.

— Нонсенс, — скривился Рандо и уселся в кресло.

— Я тоже считаю, что это следствие темперамента.

Рандо присматривался к Селестине со смешанным чувством веселья и беспокойства.

— В котором часу вы ушли от Пуассиньяка в тот злополучный понедельник? — спросил он наконец без малейшего желания поразить.

— Без двадцати пяти двенадцать, — ответила она спокойно и четко.

— А когда вы пошли туда?

— Чуть позже одиннадцати.

— Могу ли я знать, с какой целью?

— Начинался ливень.

— Без двадцати пяти двенадцать дождь еще шел, но вы все-таки покинули дом Пуассиньяка.

— Да, но проливным дождь уже не был. Я торопилась домой, тетка не любит, когда я возвращаюсь слишком поздно.