Кровавая плаха

У Насти вырвался тяжкий вздох:

— Было бы, так все отдала, не впервой. Ведь ты, непутевый, и так у меня проиграл шубу зимнюю новую, два кольца, колье, деньги — со счета сбилась… Паразит ты, Колька!

— Заложи кольцо!

— Нет!

— Ах ты потаскуха панельная! Я тебя подобрал, обогрел, в люди вывел, а ты… — И Викторов вдруг схватил с ночного столика подсвечник и со злобой стукнул подругу по голове.

Настя не издала ни звука.

Викторов лег на постель, ожидая слез подруги. Но та лежала удивительно тихо. Тогда он толкнул ее в плечо:

— Ну да ладно, Настена! Давай помиримся.

Подруга молчала.

Викторов, предчувствуя недоброе, вскочил, нашарил спичку, осветил Настю. На виске темнело небольшое кровавое пятно. Неужто умерла?

Викторов сдернул с Насти одеяло, лихорадочно прильнул ухом к ее груди: сердце стучало.

— Уф! — облегченно вздохнул он. — А я насмерть перепужался.

Он сел на край постели, не зная, что делать. Бежать доктора искать? Да где его сейчас ночью найдешь? А найдешь, чем платить? И стоит отлучиться, как эта дуреха очнется и орать начнет: «Убили, убили!» Что тогда? Каторга!

Викторов вновь прислонился к ее груди: сердечко билось болезненно часто. Да, Настена очнется и заявит в полицию.

Холодный пот обдал его. Он подошел к буфету, достал бутылку с водкой и прямо из горлышка сделал несколько хороших глотков.

В мыслях сразу просветлело. Он принял решение.

Отправился на кухню. Там лежала широкая деревянная доска-плаха для глажки белья. Викторов принес ее в комнату, как и ведро с водой. Плаху покрыл клеенкой.

Задумался: как убивать? Махнул рукой: какая разница, только все надо сделать тихо. В конце коридора жили соседи. По иронии судьбы это были отец и сын Гусаковы — агенты сыскной полиции.

Взял под мышки Настену, стащил на плаху, загодя поставленную на пол возле постели. Она у него в руках тихо застонала: «Пить, пить хочу!..» От испуга тщедушный Викторов выронил Настену, она стукнулась головой о пол и опять болезненно застонала.

Тогда он схватил подвернувшееся под руку полено и подложил его под шею девушки. От этого ее голова сильно запрокинулась. Настя захрипела. Воткнул нож в горло — кровь фонтаном брызнула, ноги и грудь оросила.

Чертыхнулся Викторов, в ярость пришел, схватил топорик, хрястнул по шее Настю.

Голова так и отскочила.

Наклонился Викторов со свечой и обомлел: то ли чудится ему, то ли наяву, только голова рот беззвучно открывает, словно сказать чего своему любовнику-убийце хочет.

Вскочил на ноги, подбежал опять к буфету, взял окровавленной рукой бутылку и допил водку до дна. Облегчение вроде пришло.

Стал топориком несчастной отрубать руки, где взмахнет, где перережет — в зависимости от обстоятельств: мясо идет или в кость уперлось.

А в голове прежняя мысль: «Потише, потише!»

Позже, разоткровенничавшись, он так вспоминал об этих минутах: «Так и казалось, что сзади подходят и за плечи берут… Даже руки чувствовал… Дух замрет… Стою на коленках, чувствую, за плечи держат, а глаза поднять боюсь — зеркало насупротив было, — взглянуть… Отдыхаешься, в зеркало взглянешь — никого сзади… И дальше продолжаешь».

Разрубил за час или два тело, устал до смерти. Руки не подымаются. Сам как лежал в постели голый, так и остался. Теперь собственное тело было перемазано в крови — от головы до пят.

Но план у Викторова был готов. Так случилось, что он должен был родственнице отправить в Киев зимние вещи. Вещи он давно заложил, но оставалась корзина большого размера да камфора, чтоб вещи пересыпать.

Теперь это все пригодилось.

Корзину он застелил клеенкой. На дно, споров метки, набросал белье Насти — чтоб кровь не просочилась. Сложил куски тела. Плашку для глажения тоже засунул в корзинку, благо та была уемистая. Густо камфорой пересыпал — «для мяса сохранности, чтоб дух в нос не разил».

Все завернул и в угол поставил.

Теперь занялся собой и комнатой. Все перемыл, все протер: следов, кажись, не осталось.

Но тут явилось для убийцы новое затруднение…

Вновь охватил убийцу страх. Хотя он уже, казалось, все продумал, но робость парализовала его.

Вот его откровения:

«Не могу корзину из дому вынести — хучь режь меня. Вот и пил для храбрости. Выпью, захмелею и ем. Ел с аппетитом, потому много пил. А протрезвею — страшно… И выйти из дому боюсь. Сейчас вот, думаю, как уйду, так без меня придут и откроют… И дома сидеть жутко — рядом мертвое изрубленное тело! Не шутки. Сижу, а мне кажется, что в соседней комнате, где корзина стоит, кто-то явственно вздыхает. Подойду к двери, послушаю. Потому как страшно войти в комнату, чтоб не привиделось что. Слушаю: нет, вроде бы тихо. Опять сяду пить водку — громко кто-то вздыхает. Страх такой брал!»

Выпил Викторов полведра водки. Но куража так и не было.

А положение уже аховое: лето жаркое, труп запах распускать начал. Какая-то дерзкая сила не позволяет Викторову от первоначального плана отказаться, скажем, в землю Настю закопать.

Но делать нечего, на четвертые сутки нанял ломового извозчика.

— Поедем на вокзал сдавать, багаж у меня для тетки!

— Целковый дашь?

— Два дам, только пойдем вначале водки выпьем.

Ломовой доволен: вот какой хороший попался заказчик, платит щедро да водкой угощает!

Отправились в трактир. Ломовой набрался так, что с трудом ноги переставляет.

Выволок на спине корзину Викторов, толкает уснувшего извозчика:

— Трогай, не спи!

Поехал пьяный в стельку ломовой, на Петровке чуть коляску не перевернул с чиновником, а и телегу свою так дернул, что корзина на булыжную мостовую брякнулась.

Тут как тут полицейский.

Викторов боится под ноги взглянуть: не вывалилось ли содержимое корзины на дорогу? Пересилив себя, посмотрел: слава Богу, веревки выдержали.

Взял штраф полицейский, отпустил.

Добрались до багажного отделения. Тут новое приключение. Встали в очередь. Весовщик попался придирчивый, требует прочной упаковки.

— Это, — кричит на какого-то мужика, — упаковка? — 3 Да как дернул с силой, так из деревянного ящика всякое барахло и высыпалось.

Дошла очередь до Викторова. Опять крик:

— Почему твоя корзина вся скособоченная?

Посмотрел отправитель на свой багаж, а корзина, видать, при падении и впрямь несколько скривилась.

— Виноват, — смиренно отвечает Викторов. — Другой раз учтем, а нынче тоже крепко завязано, корзинка выдержит, не извольте, господин весовщик, сомневаться в ней.

Ухватился весовщик за веревку, глаза как у бешеного стали, дергает со злобой:

— У тебя голова или паровозное колесо? Ты почему железную дорогу не уважаешь? А если по пути следования из корзины добро твое вывалится, кто будет отвечать? Ты? Нет, голубчик, я буду отвечать! Что у тебя в корзине? Почему такая вонь идет?

Обомлел Викторов. Ну, думает, все, конец мне пришел! Сейчас велит корзину раскупоривать. Самым вежливым и испуганным тоном отвечает:

— Меховые вещи! Камфорой пересыпали. Виноваты-с!

И он прибегнул к решительному средству: положил перед весовщиком под гири пять рублей.

Весовщик сразу же сделался помягче. Интересуется:

— Куда отправляете?

Викторов ответил, весовщик записал в квитанцию.

— Фамилия отправителя и адрес?

Едва не сорвалось с языка: «Викторов, меблированные комнаты в Столешниковом…» Но в последний момент прикусил язык, одумался. Стоит, глаза вытаращил, соображает: «Какую фамилию сказать?» И, кроме фамилии Викторов, ничего другого не идет в голову.

Весовщик недоуменно переспросил:

— Фамилия какая? Забыл, что ли? Скорее, люди ждут!

С трудом выдавил убийца:

— Вв… Васильев.

— Адрес?

Выпалил Викторов:

— Отель «Шеврие» в Камергерском переулке, дом нумер шесть.

Хмыкнул недоверчиво весовщик. Уж очень несолидный вид у мужичка для такой первоклассной гостиницы, где господа за номера платят в сутки до 15 рублей.