Кровавая плаха

— Кому посылаете?

— Вв… Владимиров, до востребования.

Черкнул каракули весовщик, протянул накладную.

Вздохнул Викторов, с облегчением подумал: «Ах, черт, пронесло!»

У него мелко тряслись руки, на лбу выступил крупный холодный пот. На непослушных ногах отправился к выходу. Каждое мгновение убийце казалось, что его остановит грозный окрик: «Стой, попался!»

Вышел на площадь, прислонился к фонарному столбу: голова кружится. Потом теплая радость залила грудь: «Все, пронесло. Теперь концы в воду, ни одна полицейская ищейка не найдет меня!»

В веселом настроении заскочил в трактир — прямо на вокзальной площади. Выпил стакан водки, съел большую порцию конской красной колбасы с капустой. Стало совсем хорошо.

Пришел домой, с удовольствием вспомнил: «Как я ловко ее замочил! Молодец, Колька! И не забыл с пальца колечко золотое стянуть. Представляю, как вытаращатся железнодорожники, когда корзину откроют. От страха обосрутся, дураки!»

И он нервно захохотал.

Утром следующего дня, 3 июля, Викторов направился в боковой коридорчик, где в маленькой двухкомнатной квартирке у него жили 25-летняя разбитная девица Тамара и Настя, чей труп уже начал путь к западным границам Империи.

Он постучал в дверь, услышал за нею шлепанье по паркету босых ног и заспанный голос Тамары:

— Кто тута?

— Это я, Викторов.

За дверью раздалось шушуканье. До него донеслось два голоса: «Это наш хозяин. Чего-то нужно». — «Черт с ним, открой. Я ухожу уже».

Дверь приоткрылась. Из нее вышел почтенного вида мужчина: бородка клинышком, золотое пенсне.

Тамара голой встречала хозяина.

Он хлопнул ее ладонью:

— Ну ты, жопастая! Мужики об тебе небось потом всю жизнь вспоминают с восторгом чувств?

— Пусть их, а я только о вас помню, какой вы благодетель.

— Ишь, на язык скорая! Выпить есть чего?

Тамара полезла в шкаф, достала початую бутылку дорогого вина. Налила граненый стакан до самого верха. Викторов опрокинул его в рот, крякнул:

— Хорошо винцо! Ну, ложись, погрей меня… — И он захихикал, показав мелкие гнилые зубы.

Он сбросил с себя брюки, обнажив кривые волосатые ноги.

— Ай-яй-яй! — игриво рассмеялась Тамара. — Хозяина опять потянуло на сладенькое. А если Настена узнает? Вот расскажу ей, что тогда будет?

— Не дури, не говори под руку глупостев. Настена домой к матери уехала, в Углич. Мать у ней помирает совсем. Надо за больной ухаживать. Просила меня все ее вещи забрать из номера и положить ко мне.

Тамара удивленно покрутила головой:

— Странно как-то уехала, мне не сказала! — Помолчала, тряхнула кудряшками. — Да и то, последнее время она все жаловалась: «Надоело это все! Плюну на столичную жизнь, домой уеду. Одна гнусность, а денег остается почти ничего». Правду говорила.

Взъярился Викторов:

— Ах вы курвы! Ликеры за чужой счет хлещете, в шелковых платьях щеголяете — и еще гнусностью ругаетесь! Обнаглели вы, девки, малость.

— Это не я, — извиняющимся тоном сказала Тамара. — Это Настена так говорит.

— Ну да ладно, повернись-ка…

Через полчаса, собрав носильные вещи Насти, Викторов прямиком отправился на Домниковку. Там он заложил их в ломбард.

На вырученные деньги играл вечером на ипподроме и выиграл восемь рублей, которые тут же и пропил.

Ночью приснилась Настя. Она была одета во все белое. Подойдя к Викторову, она взяла его за руку и ласково произнесла тихим голосом: «А я уведу тебя, ты все равно пойдешь за мной!»

Дико заорав, он проснулся. После этого ворочался до самого рассвета, никак не мог уснуть.

С этого началось: каждую ночь Настя стала являться к нему. Викторов по разным церквам заказал ей панихиды.

После службы легчало на день-два, а потом она вновь к нему являлась и звала к себе.

Викторов постель осенял крестным знамением, кропил святой водой, принесенной из Церкви, — все было тщетно.

Жизнь внешне текла прежним руслом. Викторов доглядывал за меблированными комнатами, где ремонт близился к концу, работал на ипподроме и играл на бегах. История с «уехавшей в Углич» Настей стала если не забываться, то немного уходить на второй план.

Листал Викторов как-то газету, хотел программу скачек посмотреть. Вдруг словно обожгло, заголовок в глаза бросился: «Страшная находка в Брест-Литовске». Заколотилось сердце, поплыло все перед глазами. И впервые резанула мысль: «Что я наделал? Ведь теперь меня веревка ждет». Не понимая толком, что он делает, поплелся в угловую комнату, где жили сыщики Гусаковы. Те были дома.

— Читали, — спросил Викторов, — про находку в Брест-Литовске?

— Нет, а что такое?

— Да вот, труп девушки какой-то нашли в багаже.

— Нет, об этом мы еще не слыхали.

Викторов покачал головой:

— Страшные времена наступили!

Гусаковы охотно согласились:

— Всяких мерзавцев нынче развелось много!

Вечером Викторов опять встретил постояльцев-сыщиков.

— Как там, преступника обнаружили?

Отвечают сыщики:

— Пока не нашли, но за дело сам начальник сыска Эффенбах принялся. Преступники не все метки с белья спороли, которым дно корзины застлали.

— Что на метках? — спрашивает Викторов, и голос у него дрожит.

— Инициалы А. Н. Багаж, вы читали, из Москвы отправили 2 июля. Нам Эффенбах поручил, Мы сегодня допрашивали весовщика на Смоленском вокзале. Он вспомнил приметы сдававшего: маленький, говорит, щуплый и невзрачный, судя по красной морде, пьет сильно, да и голос у него сиплый. Адрес дал, конечно, фальшивый. Эффенбах думает, судя по «бедной роскоши» белья, что убитая была проституткой. Если это так и девица зарегистрирована в полиции, то по инициалам найти ее — дело плевое.

Викторов выдавил:

— Да, с этими девицами — одна морока… И все-таки: найдут убийцу или нет?

— Он назвал, конечно, выдуманные фамилии, но обе начинаются с буквы В. От волнения, возможно, произнес первую букву своей фамилии. Да еще в посылку засунул зачем-то небольшую гладильную плаху, которой обычно пользуются в гостиницах и меблированных комнатах. Наследил, одним словом.

У Викторова бешено колотилось сердце, крутились в голове тревожные мысли: «Сыщики издеваются надо мною! Они ведь все мои приметы назвали, даже о меблированных комнатах смекнули! Сейчас арестуют!»

Нет, не арестовали. Дошел Викторов до своей комнаты, упал ничком на кровать и дико, как подстреленный волк, завыл.

До развязки оставалось еще три дня.

Сыщики проверили по спискам всех московских проституток. Нашли троих с инициалами А. Н. Две из них были в наличии. Третья, Анастасия Новичкова, числилась уехавшей на родину — в город Углич.

Пришли в меблированные комнаты, Тамара сообщила, что Викторов забрал вещи Новичковой.

Отправились к Викторову. Того не было дома. Отмычкой открыли дверной замок.

Через три минуты обнаружили следы крови в щелях паркета и на постельном белье. Под клеенкой на столе лежала квитанция, которую выдал весовщик Смоленского вокзала.

Двумя часами позже Викторова нашли на ипподроме. Он сидел на трибуне. Привезли к Эффенбаху. В комнате было много народа.

— Подведите его к столу, — приказал начальник.

Викторова подвели поближе. Он вдруг заорал:

— Нет, не надо! Все расскажу, только не показывайте…

На столе стояла знакомая корзина.

…Суд определил меру наказания — 14 лет каторги.

На Сахалине товарищи невзлюбили Викторова. Ночами он громко стонал и кричал: ему снилась Настя. Товарищи просыпались, ругались, били несколько раз — не помогало.

Когда бодрствовал, то страшно тосковал лишь об одном: о московском ипподроме и бегах.

После того как Викторов отбыл почти пять лет каторги, его нашли в сарае висящим в петле. Может, сам в нее влез, а может…

На каторге и не такое случалось.

Людоеды

В начале нынешнего века Россия содрогнулась, узнав о леденящих кровь событиях, произошедших на каторжном острове Сахалин. Наша история о том, как тонка грань, отделяющая жизнь счастливую от полной страданий и унижений.