Кровавая плаха

Еще выпили.

Николай самодовольно произнес, обращаясь к Насте:

— Вообще-то я с детства был особый, не то что все. Брат кивнул, рот у него был набит закуской.

— Мне, Насть, всего семь годков было, а я на спор голубям головы рвал. Сам малыш, а в руках — железо!

Брал евонную голову, зажимал намертво меж пальцев — ррраз! — и кровь из горла хлещет. За полстакана водки представлял.

— Даже мужики на тебя удивлялись, — промычал Василий, — крутой ты был. Водку хлестать стаканами стал лет с тринадцати…

— С двенадцати, — уточнил Николай. — А с пятнадцати бабам под юбку лазить научился. Шустрый я был на это дело, нисколько не стеснялся. А в тридцать лет мне счастье привалило…

— А, это когда дядюшка Терентий Григорьевич тебе наследство оставил!

— Правильно, Вась! Одному мне. Я на те деньги и завел себе меблированные комнаты. Если бы на бегах я столько капиталу не просаживал, я бы оченно роскошно жил.

— Ты, Коль, расскажи Настасье, как тебя после получения наследства хоронили.

Николай аж весь засветился, расцвел от приятных воспоминаний:

— Что было, вспоминать жутко! Вошел я во все права владения, пил от радости неделю или две, не помню.

Василий хихикнул:

— Это ты тогда заспал!

— Не перебивай, я для Насти рассказываю. Пил я, пил, а однажды утром мать ко мне в комнату пришла, а я лежу весь уже зеленый и не дышу. Заголосила: «Колька, дескать, от перепою помер!»

Пришел полицейский доктор, потому как дело темное. Я уже с богатством — вдруг отравили! Дело требует следствия. Послушал он меня, пощупал, в глаза посмотрел и сделал резолюкцию:

— Есть серьезные основания думать, что труп помер от введения в организм большого количества яду. Забираем для вскрытия!

Мать заголосила:

— Не дам портить мертвого сыночка, ножами тело белое резать!

Врач уперся:

— Надоть вскрывать, и никаких сомнений! Спасибо Ваське, он доктору «красненькую» сунул, тот и отвял, написал разрешение на похороны.

Василий пошутил:

— За светлые воспоминания надо пропустить «светленькой»!

Выпили водки. Николай повернулся к Василию:

— Много мне венков натащили?

— Гроб богатый, с глазетью заказали! Цветы, веночки, милостыня нищим, стол для поминок накрыли — все в лучшем варианте. Как у людей. Я сам проверял, чтобы могилу на Алексеевском кладбище внутри досками обложили и лапника накидали — не день брательнику лежать, века!

— Ты об этом, как со мной прощались, расскажи!

— Не гони, не лошадь! В общем, приготовили дорогого Коленьку в последнюю дорогу. Обмыли, обрядили, в гроб положили, венчик на лоб — покойник первый сорт. За службу заплатили, на ночь в церковь поставили. Прямая дорога на небо!

Утром из церкви забрали, к могиле поднесли, все попрощались. Пора закрывать крышку и закапывать.

Землекоп с гвоздями и молотком подошел, стал крышку надвигать и вдруг как заорет, заблажит и бегом, бегом — только сапоги промеж могил мелькают.

Что за конфуз, чем наш покойник не потрафил?

Догнал я его, в морду стукнул, а потом спрашиваю:

— Ты, паразит, зачем семейное торжество срамишь?

А могильщик трясется и говорит:

— Твой покойник носом двигает!

Прибежал я на место происшествия, а там двое других землекопов уже крышку приколотили и веревки пропустили под гроб, земле дорогой прах предавать начинают.

— Нельзя! — приказываю. — Откройте крышку, может, Коленька и впрямь носом дергает?

Кто-то стал возражать — видать, на наследство надеются! Но я добился, открыли крышку. Как лежал покойник, так и лежит. Тогда я взял от венка веточку и в мертвом носе покрутил. Тут Колька так чихнул, что многие стали между могил разбегаться, а кто уже без памяти лежит. А покойник чихнул и опять тихий сделался.

Погрузили гроб на дроги, привезли домой, вызвали врача натурального, профессора за сто рублей. А по Москве уже слух пошел: «У Викторовых покойник оживился!»

Профессор зеркало ко рту приложил, грудь послушал в трубку и объявил:

— Ваш покойник вполне живой! У него только сон… легорический.

Николай улыбнулся и завершил эту подлинную историю (о ней в свое время много писали):

— Еще девять дён я так лежал, только с ложечки сок в рот во сне принимал. Потом встал как встрепанный. Выпил водки и к знакомой бабе пошел сразу, так как долго воздерживался.

— Ну насчет бабы, Колька, ты загнул — пошел только к вечеру другого дня, а водочки, правильно сказать, выпил — сам тебе поднес! Выпил и порозовел, а то был бледный как покойник…

И братья загоготали.

В среду опять состоялись скачки. Николай отправился в любимое место — в трактир «Охту», рядом с ипподромом. Это было пристанище конюхов, конюшенных рабочих, а то заходил и какой-нибудь жокей или наездник. Викторов, сидя за графином водки и угощая сведущего человека, пытался выудить полезные сведения.

Лошади занимали все его существование. О лошадях думал, говорил, книги тоже читал о них же, даже во сне каждую ночь — они, красавицы, снились.

Вот и сейчас, сидя в кругу таких же завсегдатаев, он со злобой, часто в нем просыпавшейся, швырнул на пол газету и плюнул на нее:

— Никакого толку! Один пишет одно, другой другое: эта лошадь, дескать, форму не обрела, а противоположное мнение — как раз в отличной форме. Просто голова идет кругом. Сплошная бестолковщина.

В трактире только и было разговору о неожиданном сбое Ночи и победе Улова. Все сошлись на мнении, что здесь не все чисто. И все ожидали среды, когда должно было состояться много интересных заездов и ожидался большой наплыв публики.

…В среду Викторов проиграл все наличные деньги, серебряные часы, занятые у Насти Новичковой пятьдесят рублей. Не везло удивительным образом.

И он твердо решил: «Надо отыграться в воскресенье! Только где взять денег? Сейчас лето, меблированные комнаты дохода почти не дают, да и ремонт идет некоторых номеров. Жуткое положение, хоть в петлю головой!»

В субботу Настя ночевала у Николая. Он прилично выпил. Настроение было грустное. Викторов приходил в самое отчаянное состояние от того, что завтра не на что будет играть.

Настя разочаровалась в «столичной жизни» и, лежа на кровати рядом с Николаем, говорила:

— На кой ляд я в Москву приперлась? Жила у себя в Угличе тихо, спокойно, жених был. И место у нас историческое. Ты знаешь, что у нас царевича Дмитрия убили?

— Да ну? Сама видала?

— Где видать, тому случаю уже лет триста. Свой кремль есть, как в Москве, только поменьше, княжеские палаты, Успенская церковь… А Волга какая у нас! Помню, как в лодке ездили кататься… Нет, Коль, брошу всю эту собачью жизнь и уеду к себе. Отец с матерью обрадуются.

— Ишь какая — «уеду»! А я здесь один останусь?

— Хочешь, Коль, поехали вместе… Поженимся, детишек тебе рожу.

— А бега в твоем Угличе есть? Нету! Так что мне делать у вас нечего… Ты, Насть, лучше где-нибудь деньжат достань. Имею верную сведению, что в главном заезде победит Ветер, а на него никто ставить не будет. Ветер давно не выигрывал. А я куш сорву, с тобой полностью расплачусь, тебе золотое кольцо в подарок куплю.

— Коль, ты — трепло. Ты прошлый раз обещал золотые горы. Огреб с моей помощью девятьсот рублей, а мне долг двести пятьдесят не вернул.

Викторов стал с притворной нежностью ласкать подругу, старательно подбирая из своего лексикона самые нежные слова:

— Ух, Настька, какая же ты сисястая, просто красавица что нужно! Тебя бы в самый дорогой бардак — с руками оторвали, а я вот — уважаю тебя, потому мы вместе… Даже люблю!

— Врешь, коли любил бы, так не обижал. Деньги отбираешь, сам по всяким шлюхам шляешься…

— Обещаю: себе предел поставлю! Достань только деньжат. Ну хоть полсотню. Бега завтра большие. Ветер придет первым, а я локти кусать буду: знал, но не поставил, потому как Настена не дала!