Над пропастью во ржи

рю. - Пожалуйста. Если тебе так
хочется.

- Ты правда хочешь? Если не хочешь - не надо. Мне решительно все
равно.

Оно и видно!

- Там дают напрокат такие чудные короткие юбочки, - говорит Салли. -
Дженнет Кальц на прошлой неделе брала.

Вот почему ей не терпелось туда пойти. Хотела покрасоваться в этой
юбчонке, которая еле-еле прикрывает зад. Словом, мы туда пошли, и нам
сначала выдали коньки, а потом Салли надела такую синенькую юбочку, в
которой только задом и вертеть. Но это ей дьявольски шло, надо сознаться.
И не подумайте, что она этого не понимала. Нарочно шла впереди меня, чтоб
я видел, какой у нее красивый круглый задик. Надо сознаться, он и вправду
ничего.

Но самое смешное, что на всем этом проклятом катке мы катались
х у ж е в с е х. Да-да, хуже всех! Ужас, что творилось! У Салли лодыжки
так подворачивались, что терлись прямо об лед. И не только вид был
дурацкий, наверно, ей и больно было до черта. По крайней мере у меня все
болело. Я чуть не умер. Вы бы нас видели! И противнее всего, что сотни
две зевак стояли и смотрели - делать им больше было нечего, только
смотреть, как люди падают.

- Может, хочешь пойти в бар, возьмем столик, выпьем чего-нибудь? -
сказал я ей наконец.

- Вот это ты гениально придумал! - говорит. Она просто замучилась.
Бесчеловечно так себя мучить, мне ее даже стало жалко.

Мы сняли эти подлые коньки и пошли в бар, где можно выпить, посидеть
в одних чулках и посмотреть издали на конькобежцев. У столика Салли сняла
перчатки, и я дал ей сигарету. Вид у нее был довольно несчастный. Подошел
официант, я заказал для нее кока-колу, а для себя - виски с содовой,
только этот подлец отказался подать мне виски, пришлось тоже пить
кока-колу. Потом я стал зажигать спички. Я часто это делаю, когда находит
настроение. Даю спичке сгореть до конца, так что держать нельзя, и бросаю
в пепельницу. Нервная привычка.

Вдруг ни с того ни сего Салли спрашивает:

- Слушай, мне надо точно знать, придешь ты к нам в сочельник убирать
елку или нет? Мне надо знать заранее.

Видно, она злилась, оттого что ноги болели после этих коньков.

- Я же тебе писал, что приду. Ты меня раз двадцать спрашивала.
Конечно, приду.

- Понимаешь, мне надо знать наверняка, - говорит. А сама озирается,
смотрит, нет ли тут знакомых.

Вдруг я перестал жечь спички, наклонился к ней через весь стол. Мне
надо было о многом с ней поговорить.

- Слушай, Салли! - говорю.

- Что? - спрашивает. А сама смотрит на какую-то девчонку в другом
конце зала.

- С тобой случается, что вдруг все осточертевает? - спрашиваю. -
Понимаешь, бывает с тобой так, что тебе кажется - все проваливается к
чертям, если ты чего-нибудь не сделаешь, бывает тебе страшно? Скажи, ты
любишь школу, вообще все?

- Нет, конечно, там скука смертная.

- Но ты ее н е н а в и д и ш ь или нет? Я знаю, что это скука
смертная, но ты н е н а в и д и ш ь все это или нет?

- Как тебе сказать? Не то что ненавижу. Всегда как-то приходится...

-