Над пропастью во ржи

как обернется да как заорет на меня:

- То есть как это - что рыбы делают? Сидят себе там, и все!

- Не могут же они не чувствовать, что кругом лед. Они же это
чувствуют.

- А кто сказал, что не чувствуют? Никто не говорил, что они не
чувствуют! - крикнул Горвиц. Он так нервничал, я даже боялся, как бы он не
налетел на столб. - Да они живут в самом льду, понятно? Они от природы
такие, черт возьми! Вмерзают в лед на всю зиму, понятно?

- Да? А что же они едят? Если они вмерзают, они же не могут плавать,
искать себе еду!

- Да как же вы не понимаете, господи! Их организм сам питается,
понятно? Там во льду водоросли, всякая дрянь. У них поры открыты, они
через поры всасывают пищу. Их природа такая, господи боже мой! Вам понятно
или нет?

- Угу. - Я с ним не стал спорить. Боялся, что он разобьет к черту
машину. Раздражительный такой, с ним и спорить неинтересно. - Может быть,
заедем куда-нибудь, выпьем? - спрашиваю.

Но он даже не ответил. Наверно, думал про рыб. Я опять спросил, не
выпить ли нам. В общем, он был ничего. Забавный такой старик.

- Некогда мне пить, братец мой! - говорит. - Кстати, сколько вам лет?
Чего вы до сих пор спать не ложитесь?

- Не хочется.

Когда я вышел около Эрни и расплатился, старик Горвиц опять заговорил
про рыб.

- Слушайте, - говорит, - если бы вы были рыбой, неужели мать-природа
о вас не позаботилась бы? Что? Уж не воображаете ли вы, что все рыбы
дохнут, когда начинается зима?

- Нет, не дохнут, но...

- Ага! Значит, не дохнут! - крикнул Горвиц и умчался как сумасшедший.
В жизни не видел таких раздражительных типов. Что ему ни скажешь, на все
обижается.

Даже в такой поздний час у Эрни было полным-полно. Больше всего
пижонов из школ и колледжей. Все школы рано кончают перед рождеством,
только мне не везет. В гардеробной номерков не хватало, так было тесно. Но
стояла тишина - сам Эрни играл на рояле. Как в церкви, ей-богу, стоило ему
сесть за рояль - сплошное благоговение, все на него молятся. А по-моему,
ни на кого молиться не стоит. Рядом со мной какие-то пары ждали столиков,
и все толкались, становились на цыпочки, лишь бы взглянуть на этого Эрни.
У него над роялем висело огромное зеркало, и сам он был освещен
прожектором, чтоб все видели его лицо, когда он играл. Рук видно не было -
только его физиономия. Здорово заверчено. Не знаю, какую вещь он играл,
когда я вошел, но он изгадил всю музыку. Пускал эти дурацкие показные
трели на высоких нотах, вообще кривлялся так, что у меня живот заболел. Но
вы бы слышали, что вытворяла толпа, когда он кончил. Вас бы, наверно,
стошнило. С ума посходили. Совершенно как те идиоты в кино, которые
гогочут, как гиены, в самых несмешных местах. Клянусь богом, если б я
играл на рояле или на сцене и нравился этим болванам, я бы считал
это личным оскорблением. На черта мне их аплодисменты? Они всегда не тому
хлопают, чему надо. Если бы я был пианистом, я бы заперся в кладовке и там
играл. А когда Эрни кончил и все стали хлопать