Над пропастью во ржи

их подрал. С ума могут свести.

Меня не пригласили сесть к их столику - от невоспитанности, конечно,
а я все-таки сел. Блондинку, с которой я танцевал, звали Бернис Крабс или
Кребс. А тех, некрасивых, звали Марти и Лаверн. Я сказал, что меня зовут
Джим Стил, нарочно сказал. Попробовал я завести с ними умный разговор, но
это оказалось невозможным. Их и силком нельзя было бы заставить говорить.
Одна глупее другой. И все время озираются, как будто ждут, что сейчас в
зал ввалится толпа кинозвезд. Они, наверно, думали, что кинозвезды, когда
приезжают в Нью-Йорк, все вечера торчат в "Сиреневом зале", а не в
"Эль-Марокко" или в "Сторк-клубе". Еле-еле добился, где они работают в
своем Сиэтле. Оказывается, все три работали в одном страховом обществе. Я
спросил, нравится ли им их работа, но разве от этих дур можно было
чего-нибудь добиться? Я думал, что эти две уродины, Марти и Лаверн, -
сестры, но они ужасно обиделись, когда я их спросил. Понятно, что каждая
не хотела быть похожей на другую, это законно, но все-таки меня смех
разбирал.

Я со всеми тремя перетанцевал по очереди. Одна уродина, Лаверн, не
так уж плохо танцевала, но вторая, Марти, - убийственно. С ней танцевать
все равно что таскать по залу статую Свободы. Надо было что-то придумать,
чтоб не так скучно было таскать ее. И я ей сказал, что Гэри Купер,
киноартист, идет вон там по залу.

- Где, где? - Она страшно заволновалась. - Где он?

- Эх, прозевали! Он только что вышел. Почему вы сразу не посмотрели,
когда я сказал?

Она даже остановилась и стала смотреть через головы, не видно ли его.

- Да где же он? - говорит. Она чуть не плакала, вот что я наделал.
Мне ужасно стало жалко - зачем я ее надул. Есть люди, которых нельзя
обманывать, хоть они того и стоят.

А смешнее всего было, когда мы вернулись к столику. Марти сказала,
что Гэри Купер был здесь. Те две - Лаверн и Бернис - чуть не покончили с
собой, когда услыхали. Расстроились, спрашивают Марти, видела ли она его.
А Марти говорит - да, только мельком. Вот дурища!

Бар закрывался, и я им заказал по две порции спиртного на брата, а
себе две кока-колы. Весь их стол был заставлен стаканами. Одна уродина,
Лаверн, все дразнила меня, что я пью только кока-колу. Блестящий юмор. Она
и Марти пили прохладительное - в декабре, черт меня возьми! Ничего они не
понимали. А блондинка Бернис дула виски с содовой. Пила как лошадь. И все
три то и дело озирались - искали киноартистов. Они даже друг с другом не
разговаривали. Эта Марти еще говорила больше других. И все время несла
какую-то унылую пошлятину, например, уборную называла "одно местечко", а
старого облезлого кларнетиста из оркестра называла "душкой", особенно
когда он встал и пропищал что-то невнятное. А кларнет назвала "дудочкой".
Ужасная пошлячка. А вторая уродина, Лаверн, воображала, что она страшно
остроумная. Все просила меня позвонить моему папе и спросить, свободен ли
он сегодня вечером. Все спрашивала - не ушел ли мой папа на свидание.
Ч